Я и не подозревала, что в случайно подслушанном обрывке фразы речь шла обо мне. Я буду Гердой! Гердой! Это же главная роль! Я сразу нафантазировала себе, как надену наряд героини, вспомнила, что в мультфильме у Герды была мягчайшая красно-белая муфта, и почти физически ощутила приятную щекотку на руках от ее прикосновений.

– Я буду играть, как настоящая актриса! – мечтательно произносила я, и счастью не было предела.

Дома в этот вечер я была настолько взбудоражена, что ходила по комнатам размашистыми шагами, воображая, как стремительно я приближаюсь к холодной и немного пугающей Снежной королеве. Или замирала, пытаясь изобразить восторг от вида распустившихся на бабушкином подоконнике роз.

К репетициям подходила очень ответственно. Роль выучила еще в первый день. Детская память позволяла запомнить не только свои слова, но и реплики всех остальных персонажей – бабушки, Кая, Снежной королевы и придворного ворона, а также суфлировать текст забывчивым или растерявшимся начинающим актерам.

Я не играла эту роль, я проживала ее. И только один эпизод никак не хотел мне поддаваться. В самом начале сказки я, по сценарию, должна была сидеть и плакать, потому что Снежная королева увезла моего брата Кая. Плакать по-настоящему мне никогда не хотелось, а плакать понарошку я, как оказалось, не умела. Я недоумевала: почему нужно плакать? Я хотела веселиться и радоваться, ведь у меня была главная роль.

Воспитатели наперебой пытались показать мне, как изобразить слезы – наверное, им это было сделать легко. В их глазах нередко можно было увидеть грусть, даже когда они улыбались уголками губ. Но у меня тогда не было этой мудрой задумчивости внутри. Я радостно смотрела на то, как они изображают рыдания, и мне становилось смешно.

– Оленька, постарайся сделать вид, что ты плачешь! – не унимались они.

– Вот так, закрой ладошками лицо.

А я сидела на стульчике, покачивая ножками в такт их наигранному горю, и хитро прищуривала глазки под темными ресничками.

Однажды после тихого часа к нам на репетицию пришла девочка, которая должна была играть роль старушки-разбойницы. До этого дня ее слова произносила Елена Николаевна. Девочка была намного старше меня, она уже училась в школе. У нас была совместная сцена, в которой я обращалась к ней безукоризненно отчеканенной фразой:

– Старушка-разбойница, сжальтесь надо мной! Отпустите! Я ищу своего брата, его похитила Снежная королева. – Я складывала маленькие ручки на груди и делала бровки домиком, ожидая снисхождения лихой разбойницы.

Та девочка была в оранжевом объемном свитере, настолько не по размеру сидящем на ней, что казалось, будто в него могут поместиться еще трое. У девочки была короткая неряшливая стрижка и грозное выражение лица. Стояла она прямо передо мной, вызывающе упираясь руками в бока.

В ответ на мои слова школьница негодующе выкрикнула свою реплику:

– Ах ты дрянная девчонка! Старушкой меня назвала?!

Громогласный звук поразил меня, я съежилась и втянула голову в плечи. Судорожно стала вспоминать, правильно ли я сказала свою фразу, точно ли там было упоминание старушки. Страх и паника моментально охватили меня, взгляд девочки метал искры негодования. Ужас застыл в моих глазах, и я поняла, что обидела ее – обидела по-настоящему, назвав старушкой. Мысли сумбурно проносились сквозным потоком в голове, я думала про себя: «Ну да, она, конечно, старовата, и стрижка у нее не такая, как у всех девочек, – никаких тебе косичек и бантиков, наверное, она и правда старенькая. А я указала ей на это. И вот она обиделась и кричит».

Не помню, сколько я простояла так: страх сменялся ужасом, румянец на щеках – бледностью, а ситуация казалась непоправимой. Хотелось обратить эту неловкость в диалог, но слова не шли с языка, и я так и застыла в немой сцене, с открывающимся и закрывающимся в беззвучном движении ртом.

И вот тогда я подумала, что, пожалуй, готова заплакать. И отрепетировать первую сцену сейчас было бы как нельзя кстати.

Спектакль перед зрителями разыграли накануне Нового года. Девочки надели белые гольфы и красивые платья снежинок. Наряды тогда украшались вручную заботливыми руками мам – к подолу пришивали мишуру и блестящий елочный дождик, крахмалили марлю и в несколько слоев собирали на резинку для пышности. Мишура была страшно колючая, но все девочки стойко принимали эти жертвы – красота требовала.

Мальчики были в костюмах зайцев с несимметрично лопоухим картоном и ватой на голове, в черных шортиках и белых колготках. На ногах у всех красовались чешки, также нелепо украшенные кусочками мишуры.

Родители смотрели на своих нарядных малышей, тайком утирали слезы умиления, излучали восторг и продолжительно аплодировали.

Все родители радовались, гордились и улыбались.

Все.

Кроме моих. Потому что их в зале не было.

И тогда в душе маленькой Герды впервые поселилась настоящая тоска, готовая вылиться наружу горькими рыданиями. Сердечко стучалось в каменный панцирь, выгибая ребра наружу, слезы царапали щеки, и это было гораздо страшнее гнева старушки-разбойницы, маскирующейся под девочку в оранжевом свитере.

Воспоминания избирательны, и из памяти напрочь стерлось, как и с кем я дошла до дома в тот день. Но вечер в кругу семьи запомнился навсегда. Дома разыгралась пьеса совсем другой тональности.

В квартире было как-то особенно угрюмо и напряженно. Меня разрывало от пустоты, одиночества и ненужности – никто так и не поговорил со мной. Мысли метались в хаосе, пытаясь найти хоть какое-нибудь объяснение происходящему. А за закрытой дверью на кухне сидели родители и общались громким ядовитым шепотом. Тогда я впервые услышала это жуткое слово, звучащее вязко, безвольно и протяжно, словно пластилиновая жвачка для рук:

– П-Ь-Я-Н-Ы-Й.

А вместе с новым словом в моей беззаботной детской реальности начали будто подсвечиваться новые, неизвестные до этого состояния беспокойства, напряжения и тягучей серой тоски.

Волонтер – натура альтруистичная и хладнокровная. Всегда готовая оказать, даже «причинить» помощь нуждающимся. Своим большим и теплым сердцем согреть и зарядить других – причастных. Волонтерам не платят не потому, что они бесполезны, а потому, что они бесценны.

Одна такая изящная феечка-волонтер с фиолетовыми дредами, перехваченными темно-красным платком, стояла за стойкой с сувенирной продукцией. Она дарила всем неиссякаемый фонтан своей энергии и немного по-детски улыбалась, обнажая верхние десны.

Мое волнение начинало нарастать неконтролируемым импульсом. Нервозности добавила и эта дама в оранжевом, вызывающая спазмы фантомных рыданий в душе. Надо было подышать, выпрямиться и настроиться.

– 4–7–8, – кажется, так учили правильно дышать во время стресса. Вдох – задержка – шумный выдох ртом. Повтор.

На третьем цикле медитации я почти вплотную подошла к девушке с дредами. Вот у кого можно было одолжить спокойствие и уверенность.

Перед ней на стойке стройными рядами расположились сувениры с символикой забега и логотипами спонсоров – магниты, брелоки, значки и ручки. Такие милые вещицы всегда создают атмосферу.

– Чпуньк! – услышала я рядом звук лопнувшего пузырька пупырчатой пленки, заботливо укутавшей керамику. Видимо, не только мне волнительно. Захотелось взять в руки этот пакетик и выкрутить его, как отжимают белье, услышав в ответ перебивающие друг друга хлопающие звуки.

Такой доступный релаксант – лопание пузырьков вкупе с тактильным ощущением и характерным звуком всегда генерировал детское состояние беззаботного веселья и игривости. Интересно, изобретут когда-нибудь «усовершенствованную» пленку, пузырьки которой не будут лопаться? Хотя какой в ней тогда смысл?

– Чпуньк! – глухо лопается под ногами беленький плод снежноягодника. Раннее осеннее утро и дождливое небо. Тепло и сыро, а вокруг – желтая листва и запах увядающей природы. Времена года четко отличаются по запаху. И если ранняя осень визуально еще очень похожа на прохладное лето, то запах смены сезона все расставляет на свои места.