Эти смело употребляемые и прекрасно работающие прозаизмы, когда река отчитывается перед океаном за выполненное поручение: …Поручила ты мне, соленая *, Выкармливать и выхаживать Некоторых пресноводных рыб. Их, голодных и тощих, Я жирными сделала, Малочисленных их Я бессчетными сделала. Панцирных ублажая, Плавниковых лелея, Позвоночных приумножая, Икромечущих В тихих заводях убаюкивая, Молоками брызжущих, В глубоких омутах приголубливая, Новорожденных мальков В теплых водах воспитывая, Бока их окрашивая В золотистый цвет, Брюшко разукрашивая В серебристый цвет, В чешую одевая, Быстротой наделяя, От истоков реки до устья реки Собрала я их несметные косяки. А когда Лена начала перечислять своих дочерей, свои притоки, называя их почтительно госпожами, то поэт умел двумя-тремя строчками дать яркий портрет той или иной реки: А еще была Со звенящим течением, С холодным дыханьем Резвая Тыра – госпожа; А еще была С каменными боками, Со скалистыми берегами Дикая Хандыга – госпожа; А еще была С лесистыми горами, С многочисленными лосями Прекрасная Тандыга – госпожа; А еще была С грузовыми пристанями, С разными народностями Наилучшая Майыыда – госпожа; …А еще была С полосатыми бурундуками, С кедровыми деревьями, Заманивающая всех охотников Таежная Селичила – госпожа; А еще была С шелковистыми соболями, Охотников с ума сводящая, Пленительная Учур – госпожа; А еще была С медленным течением, С привольным воздухом, С широкими поймами, С многими жителями на берегах Кормилица Амгу – госпожа. Слова, близкие по значению, но разно звучащие, или, напротив, слова, близкие по созвучию, но разные по значению, дробятся в поэзии Кулаковского, разветвляются, множатся, колышутся, как многие травы единого луга или многие струи единого, сильного потока светлой реки. От доенья коров уставшая, Выгребаньем навоза измученная, Хождением по воду измотанная, Верчением жерновов измочаленная, Руки вилами измозолившая, От скверной пищи обессилевшая, Каши с заболонью нахлебавшаяся, Перемерзшей простокваши наевшаяся… Реалистические мазки этого художника точны и беспощадны. В «Песне старухи, которой исполнилось сто лет» после резвого детства якутки, после налитой молодости, после зрелого благополучия (читайте обо всем этом в поэме) рисуется следующая картина:
Космы мои седые взлохмачены, Одежда моя грязна и растрепана, Ресницы из красных век Все повыпали, Глаза среди красных век Все повыплаканы. Дырявые торбаса сползают, Износившиеся штаны спадают, Кожаные трусы обовшивели, Груди отвисли и запаршивели. Прячусь я в дальнем, темном углу, Обитаю я почти что в хлеву, У самых дверей в коровий хлев Кашляю, соплю, жую свой хлеб. С таким же реализмом, но уже другими красками рисует Кулаковский девушку-якутку из городской богатой семьи. Из умывальника, Привезенного из дальних стран, Растепленной водой умылась. Душистым розовым мылом Руки свои помылила. Французским зубным порошком Зубки свои почистила. Вышитым полотенцем Старательно, тщательно вытерлась. Перед заморским зеркалом На мягком стуле уселась. Пальчиками слегка дотрагиваясь, Лицо свое разглядела. Как мы уже говорили, Кулаковский марксистом и революционером-подпольщиком не был. Он не призывает якутку, перемазанную в навозе, к топору, чтобы она пришла и зарубила эту другую городскую якутку, которая: Прямая, как тонкий волос, Стройная, гибкая, ладная, Вышла из спальной, Словно солнце взошло. Гостиную комнату осветила, Столовую комнату обогрела, Проходя мимо кухни, И ее лучом озарила. За стол присела, Домашних всех осчастливила. Драгоценного кофе не пригубила, До фамильного чая не дотронулась, Топленые сливки ей не понравились. Крупчатую булочку не попробовала, На сахар даже не поглядела, Варенья вовсе не захотела. Только конфетку одну надкусила. Оказывается, у милой дитятки Аппетит еще не проснулся. Здоровьем близких не интересуясь, Ни во что вникать не желая, Ни в чем родителям не помогая, О делах домашних не расспросила. Снова в спальню удалилась, Взяла недочитанную книгу, Роман недочитанный развернула… |
