– Смело. И рискованно, – заключает Харон. – Паола, жизнь прекрасна. Зачем еще раз рисковать?
– Я имею право на попытку? – настаивает Паола.
– Нет, – говорю я.
– Лучше не рисковать, – советует Гилва.
– Да, – говорит Харон.
– Я должна, – упрямо твердит Паола. – Я должна стать настоящей. Я не хочу быть белой мышкой. Я не хочу быть курьезом. Я должна сама пройти Лабиринт. Если вы не позволите мне сейчас, я вернусь сюда позднее. Я умею ходить по отражениям.
– Дура ты, – говорит Гилва. – Дан, свяжи нас опять на всякий случай.
– Нет-нет! – взвизгнула Паола. – Я сама! Я все сама!
– Хорошо, – решаю я. – Пойдем гуськом, положив руки на плечи впереди идущего. Я первый, за мной Паола, Гилва последняя. Вопросы есть?
Гилва долго бормочет про себя ругательства.
… твердо ставлю левую стопу перед правой, правую перед левой. Игра фонтанов на просторной площади Согласия… Улицы и набережные Сены… Запах старых книг, запах реки, запах цветущих каштанов… Прием, которым я высосал память Логруса, действует и здесь.
Париж. 1905-й год. Белый абсент, "Амар Пикон", земляника со сливками. Шахматы в кафе "Регентство".
– Эй, парень, ты перепутал. Я имею право рыться в твоей памяти, но не ты в моей.
– Почему?
– Таковы правила игры. Или отправить тебя на Луну без скафандра?
– Извини, Харон.
Первую Вуаль прошел без особого напряжения. Видимо, имеет значение направление потока информации. Я ее всасывал, и прошел легко. Паоле Вуаль далась очень тяжело.
Искры поднимаются уже до колен. Волосы встают дыбом и потрескивают от электрических разрядов. Поток энергии, пронизывающий меня, пьянит словно шампанское. Плохо помню, как проходил этот участок в первый раз, но сейчас просто наслаждаюсь. Этот лабиринт – друг. Два предыдущих Узора пытались убить меня. Дальше будет труднее, придет усталость, но это усталость спортивного состязания, а не битвы за жизнь.
Снижаю скорость, иду неторопясь. Нужно дать Паоле набраться сил перед второй Вуалью. Мы уже прошли периметр, закончили первый виток и углубились во внешнюю дугу. Паола тяжело дышит за спиной. Ее пальцы нервно сжимают мои плечи. А мы с Хароном играем в любимую игру эмберитов: меняемся информацией. Странный это обмен. Точные, четкие факты с моей стороны на запахи, впечатления, ощущения. Но я готов играть в эту игру до конца жизни.
Запах цветущих каштанов… Вечера в бистро на улице Пигаль… Скачки в Шантильи… Кусочки чужой жизни, ставшие отныне моими. С трудом сдерживаюсь, чтоб не ускорить шаги. Твердо ставлю правую ногу перед левой, и левую перед правой. В ушах звучит музыка. Орган. Прелюдии Баха. Весна в Париже. Цыганские оркестры и коктейли в "Луи". Запах старых кирпичных домов на Вогезской площади после утреннего дождя… Бар под мюзик-холлом "Олимпия"… Маки, и васильки, и высокие тополя вдоль сельских дорог, вкус норманского сидра…
Вот чем Корвин отличается от меня, вот что Харон хотел сказать мне. Корвин умеет получать удовольствие от жизни. Я все время дрался, боролся, спешил. Детство без отца, переезд, училище с армейской дисциплиной… Крысиные гонки за самый высокий балл… Как будто на всех планет не хватит… Как будто Бадеру есть дело до того, что я первый в училище. Для него я – салажонок. Необстрелянный новичок. Я ушел от Бадера. Сказал ему, что не плаваю в лягушатнике, собрал вещи и ушел, провожаемый насмешливыми взглядами в спину.
Пандора, Владислава, Форсайд, Элвис… Заигрывания с черной дырой… Теперь уже Бадер пришел за мной. Я вернулся. И началось то же самое. Мы кричали друг на друга, пока не разграничили территорию. Как львы. До этой черты – его охотничьи угодья, дальше – мои. Он ставил задачу и сроки. Я говорил, что и кто мне для этого нужен. Он не лез в планы десанта, я не интересовался, как он достанет необходимое. Совет, КомКон, КомКон-2 – не мои проблемы.
Бадер всегда спешил. И я считал, что это правильно. По привычке хотел и тут превзойти его. Жил на форсаже. А Горбовский как-то раз спросил меня: "Богдан, вы когда последний раз лежали на травке?" "Три дня назад", – честно ответил я, потому что действительно три дня назад лежал на травке в оранжерее. Впервые за три-четыре года. "Вы счастливый человек, Богдан", – сказал Горбовский. – "Вы все успеваете".
Подходим ко второй Вуали. Углы, короткие участки, резкие повороты. Чувство, будто я живу ради этого, будто следующий шаг важнее всей предыдущей жизни. Но даже это не может испортить мое хорошее настроение. Вот только надсадное дыхание Паолы за спиной…
Вуаль позади. Искры до половины бедра. Покалывают словно кусачее одеяло. Волосы встают дыбом от статического электричества. Но это все безопасно. Снижаю скорость, чтоб Паола отдохнула перед Великой Дугой. Так, неспеша, проходим вираж. Паола что-то бормочет. Просит прощения у меня и Гилвы за все неприятности, которые нам принесла. Поднимаю руку к плечу и накрываю ее ладонь своей. Паола сжимает мою руку и начинает всхлипывать. Лабиринт способен перемешать всю душу человека и поднять на поверхность именно то, что хотелось бы забыть в первую очередь, что давно считалось забытым.
– Приготовься, малышка. Мы подходим к Великой Дуге.
– Прости меня. Я была плохой женой.
– Господи, да не об этом думай. Соберись с силами, выровняй дыхание и крепче держись за меня.
– Я соберусь, я буду держаться…
Входим в Великую Дугу. С каждым шагом мир раскалывается на тысячи кусков и собирается вновь. Паола цепляется за мои плечи, ее дыхание становится все более хриплым, со стонами. Проталкиваю себя сквозь невидимую стену, тяну за собой остальных, считаю шаги.
– Богдан, сделай что-нибудь! Она умирает! – отчаянный вопль Гилвы. Холодная волна ужаса омывает с головы до ног, унося радость и азарт борьбы. Всего секунда – и вместо радости – растерянность и отчаяние.
Но руки знают, что делать. Хватаю Паолу за запястья, поддергиваю вперед, чуть наклоняю корпус. Теперь она лежит у меня на спине. Не упадет в промежуток между дорожками, не коснется соседней дорожки. Один раз пронес, пронесу и второй…
– Я ее понесу!
