Натягиваю тщательно выглаженную белую рубаху, с обтянутыми шёлком пуговицами. На груди и манжетах традиционный узор – красные завитки с цветами чертополоха и змеями. Вышивка подрагивает на ветру. Теплый весенний воздух наполнен запахом сирени, одеколона и страстно любимых мной мятных леденцов. Медная коробочка, набитая сладостями до отказа, ждет меня на тумбочке, некогда служившей моей даме для хранения украшений.

Со дня помолвки нам пришлось найти ящик для побрякушек побольше.

Любовь к красивым ухаживаниям передалась мне от матери. Она, как и я, в первую очередь падка на внешнюю красоту. Что значит большое сердце, если лик столь уродлив, что постыдно задержать на нём взгляд?

Идэр. Идэр – главное украшение моей спальни.

Дама в пеньюаре красуется перед большим зеркалом, заключенном в кованную раму. Нежно розовая полупрозрачная ткань контрастирует с загорелой кожей. Идэр примеряет новые яхонтовые серьги, подаренные мной за ужином чуть менее часа назад. Темные прямые волосы стекают по плечам до лопаток и подрагивают. Не решаюсь подойти ближе, с замиранием сердца слежу за каждым ее движением исподтишка.

Терпеливая, послушная и кроткая. Такая, какой должна быть идеальная девушка.

Скрывать такую изящную фигуру под бесформенной рясой было ее вторым преступлением после красоты.

Высокая и худая, не такая белесая, как другие аристократки. Её движения не отточены, как у дев из знатных семей, зато она умеет нравиться несмотря на то, что принадлежит совсем к другому классу.

Идэр оборачивается, одаривая меня обворожительной улыбкой.

И пускай она отдает всю себя, мне всегда будет этого мало. Я хочу большего. Мне всегда будет не хватать.

– Нравится? – С глупым влюбленным придыханием выговариваю я, едва не разевая рот от переполняющей меня радости. Знаю ответ на вопрос, но не устану повторять его из вечера в вечер, всякий раз, когда на тонких пальчиках виднеется новое кольцо или же длинную шею обвивает только что купленное колье.

Ничего не могу поделать с неимоверным удовольствием, получаемым от похвалы и признания моей исключительности. Любая возможность поговорить должна быть использована. Тем более, если речь шла о том, как сильно она меня любит.

– Конечно. – ласково отвечает невеста. Я кратко киваю, понимая, что нам уже нужно покидать дом. Царь не любит ждать. В спальню проходит пара служанок в передниках, надетых поверх льняных платьев. Они молчат, едва слышно шелестя подолами. Идэр издает протяжный писк, видя платье в руках прислуги. Наряд расшит бисером и драгоценными камнями. Густые темные брови возлюбленной поднимаются, когда она хлопает в ладоши от восторга. Глядя на ее детское ликование, ме не удаётся сдержать улыбки.

Я люблю ее. Она – все, чего я мог хотеть. А на свете нет прекраснее чувства иметь то, что желаешь.

Сегодня я в очередной раз пообещал себе, что не умру. Мои конвоиры клялись в обратном.

Солнце светит прямо над головой, обжигая голые плечи, живот и спину. Кожу стянуло и при каждом наклоне или резком повороте она лопается. Из старых ран, оставленные розгами на спине, что не могут зажить уж одиннадцать суток, ровно столько, сколько мы движемся на север, почти не прекращая сочится кровь.

Метод воспитания кнутом и пряником прекрасен в своей действенности, за исключением случаев, когда под рукой имеется исключительно кнут.

Царские прихвостни, гордо именующие себя дружинниками, возлюбили ближнего своего в моём лице настолько, что бить меня разрешается только тому, кто отличится особой доблестью. Я бы ответил им взаимностью, но накрепко сцепленные кандалами кисти стали безвольными отростками, страшно огорчавшими меня своей беспомощностью.

Идя на казнь, я не боюсь презрения в возгласах разгневанной толпы или манерных улыбок Совета, что вынесет мне смертный приговор. Меня пугает лишь липкое ощущение собственной никчёмности. Оно не покидает меня ни на миг, напоминая, что даже самый дикий Зверь, будучи в клетке, должен принять правила дрессировщиков. Иначе его ждет участь шерстяного ковра под сапогами правосудия.

Правда, я всё равно погибну несмотря на моё повиновение властям.

И я…сдался. Точнее, мне пришлось отложить происки и бурные фантазии о побеге на второй план. На первом у меня был плотный угольно-черный льняной мешок, преградивший взор. Все, что мне оставалось делать – это плестись в тишине.

Солдаты не самые лучшие собеседники, если не худшие.

С каждым шагом приближаясь к смерти я все глубже увязаю в воспоминаниях, озадачивая себя единственным вопросом, имеющим смысл: «когда все пошло наперекосяк?»

Я винил всех и каждого: царя, Богов, мать и свою без пяти минут жену, но не себя. Я – жертва обстоятельств. Меня растили искусным убийцей. Мать привила любовь к стратегии, поощряла холодное отношение к чужим чувствам и с трепетом взращивала во мне лютую ненависть. Холодный расчет – вот что, по её мнению, могло сделать из меня достойного человека. В пример она всегда ставила себя. Достойно, ничего не скажешь.

Селенга Разумовская не раз повторяла, что при дворе, еще задолго до моего рождения, мне было нагрето местечко возле царского трона – его личная гончая в человеческом обличии. Следопыт, наёмник, один из ближайших соратников и просто рубаха-парень, выезжающий в качестве сопровождающего на охоту. Мой господин видел во мне пса и обращался со мной как с собакой: званные ужины во дворце за послушание, розги за неповиновение и объедки с праздничных столов, именуемые жалованием.

Боги не направили меня на путь истинный, когда я пришел к покоям наследника престола. Они не укрыли мою семью от несправедливого приговора и не затушили праведный гнев, что позже разгорелся инквизиторским костром возмездия в мою честь.

И всё равно я забрался выше, чем кто бы то ни было. За это и поплатился. Падать в подземелье было больно, ещё больнее – выкарабкиваться.

Каждую секунду, коих скопилось достаточно за годы заключения, мне без устали представлялось, как я отыграюсь, когда выберусь.

Если выберусь.

Мне удалось прожить слишком долго для того, кому был уготовлен столь короткий век. За года в Лощине дружинники ни раз перемололи в порошок мои кости, но так и не довели дело до конца. Царь Райрисы, Волган Воронцов Пятый, уготовил куда более воодушевляющую участь.

Он всегда любил представления, но лишь те, где не являлся главным шутом. Таких, к его огромному сожалению, было ничтожно мало.

Приговор обязан вынести Совет – приближенные правителя. Они, как и главенствующий узурпатор, восседают в Святом граде Дождя, новой столице.

Крысы более не селятся в сараях и погребах, а греют шкуры в дворцовых палатах на бархатных банкетках.

Старую столицу постигла разруха и мор. Еще одно последствие многовластия, учиненного князьями. С мором не управились вовремя и болезнь выкорчевала жизнь с корнем по всему южному побережью, достигнув и без того пустующих Рваных Берегов.

Мор предшествовал новой болезни, но власть имущие ничему так и не научились. Десять княжеств, объединенных под бравым начало Волгана Пятого, с трудом держат оборону своих жалких клочков земли.

Райриса моего детства, по россказням матери, была великой. Сейчас от величия осталось кострище, да сумасбродство местечковой власти. Удушив Юг, паразиты заселили север, обосновавшись в Святом Граде Дождя.

Добраться до новой столицы к первой дате моей казни помешала воля случая – болезнь, поразившая западную часть царства. Люди начали звереть. Дошло до того, что они, сбиваясь в стаи, как волки, вырезали деревни и города.

Мор сменило всепоглощающее безумие.

Ну не сука ли Судьба, если она есть? У Грехов есть чувство юмора, подарившее мне лишние пару лет жизни.

Поначалу, после моего ареста, было принято решение немного переждать столь неприятную неурядицу, как многочисленные смерти от голода на Юге, а потом всё как-то затянулось с приходом слабоумия с Западных земель.