По Волге даже ходил пароход “Павел Бовин”. По рассказам ему приходилось иногда заседать в большом Совнаркоме с вождем мирового пролетариата во главе. Так что, когда деда не стало, жизнь нашей семьи была предопределена. Бабушка не могла никуда устроиться, а папу впоследствии отчислили со второго курса института, как сына “врага народа”.

Я родился после войны и очень хорошо помню, как мы нуждались. Отец работал составителем красок на фабрике художественных изделий – просто больше никуда не брали, а мама горбатилась копировщицей на заводе “Красный пролетарий” и часто брала работу домой, чтобы хоть немного ещё подзаработать.

Мне было десять лет, когда реабилитировали деда. Нам выплатили какие-то деньги в качестве компенсации, и мы все как-то распрямились, вздохнули свободно, казалось, будто в зале зажгли свет после страшного фильма. И сразу как-то неожиданно объявились друзья, которые в свое время куда-то пропали, и жизнь стала налаживаться.

Когда-то, будучи ещё совсем молодым, папа работал на “Мосфильме” помощником режиссера и отвечал за реквизит. Самое трудное было вернуть его после съемок. Время было трудное, и многие актеры носили реквизит, как повседневную одежду, и молодому помрежу можно сказать еще мальчишке приходилось ездить по всей Москве, собирая этот реквизит. И иногда на просьбу вернуть бушлат, в котором снимался заслуженный артист Советского Союза, в фильме “Иван Никулин – русский матрос”, слышалось: “А я его, деточка, пропил!”

Вот там, на съемках этого фильма и встретились мои родители.

А еще до их встречи папа пытался поступать во ВГИК на режиссерский факультет. Экзамен по рисунку принимал народный художник СССР Федор Семенович Богородский: большой оригинал, циркач, поэт, футурист, чекист и еще много чего можно было бы рассказать о нем. Однако в детстве учась в гимназии, Феденька любил почудить. Будучи сыном известного адвоката, он ничего не боялся и позволял себе некоторые вольности. Когда батюшка входил в класс, то с задней парты в стойке поднимались Федькины ноги, на что батюшка, вопрошая отрока сильно воротя на “О”, возглашал: “Федор, Федор, тьфу болван!” Дело в том, что моя бабушка, в то время Маша Красильникова, была ровесницей Феде и училась в женской гимназии Нижнего Новгорода и была двоюродной сестрой Феди. Поэтому некоторые эпизоды их детства были известны нам.

Так вот на экзамен по рисунку Федор Семенович принес какую-то плевательницу из курилки, на нее положил тряпочку и со словами: “Граждане абитуриенты! Представьте себе, что перед вами урна с прахом погибших моряков!” Вышел из аудитории.

Отец очень хорошо рисовал в школе, где он учился, висели даже картины, написанные им маслом, но вокруг было столько хорошеньких абитуриенток, которым так хотелось помочь, что на свой рисунок время не хватило, и дядюшка вкатил ему трояк. После чего поинтересовавшись: “Как мать?”, и услышав: “Да вроде как ничего”, они распрощались и больше уже никогда не виделись.

До встречи с мамой отец был заядлым охотником. Любовь к этому занятию ему привил его дядька – бабушкин младший брат Николай Степанович Красильников. Он и подарил ему первое в его жизни ружье – курковую одностволку ижевку. И как-то раз, а дело это было на даче под Рузой, папа со своим двоюродным братом Алешкой Красильниковым, который был на год его младше, пошли в лес за грибами, и вышли к лесному озеру, на котором плавали два чирка. Мальчишки, бросив корзинки, побежали домой за ружьем. Однако бабушка Юля усадила их обедать. Спорить было бесполезно. Юлия Михайловна была строгая, недаром воспитывалась у помещицы. Ребята буквально проглотили обед, за что от бабки получили по затрещине, схватили ружье и побежали на озеро.

Утки были на месте. Они спокойно плавали на середине озерца. Охотники стали скрадывать свою добычу, все ближе и ближе подкрадывались они и были уже совсем близко, как тут Алешка, который шел сзади, наступил на сухую ветку, чирки стремительно взлетели. Охотник выстрелил. Да куда там! Грохот выстрела и свист крыльев растворился в тишине леса.

Вечером обо всем узнал Николай Степанович и про сухую ветку и как Юрка мазанул. Терпеливо выслушав юных охотников, он сказал: “Да все правильно, просто чирок очень быстрая утка и еще не каждый охотник собьет ее влет”. Эта первая охота запомнилась папе на всю жизнь.

Когда я был еще малышом и только начинал чего-то соображать, моими любимыми игрушками были всякие охотничьи причиндалы: пыжи, стреляные гильзы, особенно нравился мне Барклай (прибор для снаряжения патронов). Дома у нас была очень старая охотничья энциклопедия, сильно потрепанная мною в детстве. Только сейчас я понимаю, что это была за книга. Там было все от оружия до охотничьих собак, от капканов до силков на боровую дичь.

В то время родители отправляли меня на все лето за город в Барыбино. Там от завода “Красный пролетарий” был детский городок, который включал в себя ясли, детский сад и пионерский лагерь. Воспитатели приводили нас на полянку в лесу, расстилали солдатское одеяло и мы ползали по нему, как слепые кутята, все в панамках и покусанные комарами. Так я и вырос в лесу, пройдя все возрастные стадии этого детского городка. Там я научился ловить руками бабочек и стрекоз, хватал жуков, ящериц, лягушек, ежей и всех кого мог потрогать и поймать. Страха у меня не было, было любопытство. Тогда мы все такие были.

Когда ко мне приезжали на родительский день, я был счастлив. Мы шли в лес, расстилали покрывало и родители кормили меня всякими домашними вкусностями. Потом мы гуляли по лесу, слушали птиц. Папа точно определял какая поет и учил меня распознавать их по голосам. В лесу собирали грибы, ягодами угощали маму и домой мои родные уезжали с дарами леса и большим букетом полевых цветов для бабушки. Они напоминали ей детство. И я представлял себе, как она будет радоваться, вдыхая запахи знакомых ей цветов, опуская свое лицо в мой букет.

А в Москве в это время проходил фестиваль молодежи и студентов. Шел 1957 год.

Дома у нас кого только не было! Черепаха, ёжик, рыбки, волнистые попугайчики, морская свинка Пуська, которая начинала радостно беситься и визжать, как только слышала наши два звонка в дверь.

Однажды ежик, который жил под ванной, ночью решил прошвырнуться по квартире. И надо же было такому случиться, что в то же самое время соседка Феона Васильевна, которой было далеко за восемьдесят, вышла в туалет на босу ногу и наступила на ежа. Что тут началось! Все выскочили в коридор кто, в чем был, зажгли свет. Бабка Феня стоит, крестится, кто смеется, кто ворчит, ну, в общем, ежика пришлось отдать.

Но я не переставал мечтать о собаке. Несколько раз приводил домой разных чистокровных дворняг, но соседи были против и мне оставалось только мечтать о своем четвероногом друге, который у меня обязательно будет, когда я вырасту.

По нашему переулку выгуливали разных собак, но больше всех мне нравилась Динка – ирландский сеттер. Ее владельцы были чудесные люди Аркадий Иванович и Анна Никитична. Это была пожилая пара. Она была просто красавица: белая как полярная сова, даже ее седина и возраст не могли скрыть ее очарование, а Аркадий Иванович напоминал штабного офицера. Стройный, подтянуты, всегда подчеркнуто вежлив, они были похожи на людей из прошлого века, о которых я читал в книжках.

Когда я видел из окна кого-то из них с собакой, то выскакивал из дома, отложив уроки, чтобы хоть немножко с ними погулять. Динка всегда радовалась, увидев меня, и после бурного приветствия с поглаживанием и подаванием лапы мы продолжали прогулку.

И как только у нас появилась отдельная квартира и согласие всех членов семьи, я принес домой щенка. К тому времени я уже был членом охотничьего общества, у меня было ружье, не хватало только охотничьей собаки. Так в доме появился Урман.