– Ровно за неделю до происшествия.

– Кто его видел?

– Я, – Михаил задумался, – Людмила Павловна – это управляющая, возможно, Игнатьевич – это наш садовник. Я как раз был у него, когда приехал Медведев, стал звать меня и оскорблять. Он был пьян, как часто бывает. Но не так сильно, как в тот раз. Я взбесился схватил ружьё.

– То самое ружьё?

– Да, папенька с ним на охоту ходили. Я-то не охотник, и вообще к оружию отношения не имею. В армию не попал по причине здоровья. Занимаюсь хозяйством.

– Ружье, – Столбов вернул к своему вопросу Торотынского.

– Да, ружье. Сейчас оно у Игнатьевича хранится, пугать, если кто залезет. Оно не заряжено, чтобы никого не поранить.

– И Вы испугали им Медведева в тот раз?

– Да. Я был в бешенстве. Думаю, он не был так пьян, чтобы не понять, и он не знал, что ружьё не заряжено. Я ему сказал убираться, а то пристрелю. Он что-то пробормотал, что мы, мол, ещё встретимся, и уехал.

– Что было дальше?

– Дальше Иван Вам, наверное, рассказывал?

– Я хочу послушать Вас.

– Он приехал снова, через неделю, когда у нас был ужин.

– Кто был на ужине?

– Я, Ваня, доктор Рар, Шляпниковы – наши соседи, Иосиф Григорьевич – директор сахарного завода, и Людмила Павловна – управляющая.

– Слуги, челядь?

– Петька был – прислуга, и потом Степан Игнатьевич – наш садовник – подошёл.

– Итак, приехал капитан Медведев…

– Да. Совсем пьяный, еле на лошади держался. Опять начал свои оскорбления сыпать и стал звать на дуэль, биться на саблях.

– А Вы?

– Ну мне кровь в голову, я хотел взять саблю – от папеньки тоже осталась – и выйти к нему. Но Людмила Павловна отговорила.

– Экономка?

– Управляющая.

– Что она сказала?

– Сказала, нечего мол устраивать смертоубийство, пугани его, как прошлый раз. Я и послал за ружьем к Игнатьевичу.

– Кого?

– Петьку.

– Он быстро принёс?

– Да сразу же. Я понимаю, к чему Вы клоните: нет зарядить бы они не успели, всё быстро произошло.

– Итак, Вы вышли к Медведеву с ружьём. И?

– И сначала я подумал, что он успокоился и уедет. Но вдруг его лошадь дернулась прямо на меня. Не знаю, как это произошло, наверное, я был очень напряжен и от неожиданности нажал на крючок. Ружьё выстрелило, но я сначала не понял, что попал. Это Игнатьевич уже когда вышел… Говорю же, это несчастный случай!

– Кто зарядил ружьё? – четко спросил Столбов глядя прямо в глаза Торотынского.

– Не знаю, у нас и пуль-то нету к нему, – ответил Михаил, не отводя взгляда.

– Хорошо, спрошу по-другому: кто мог зарядить ружьё?

– Только Игнатьевич, кроме меня.

– Но он не заряжал? – спросил пристав.

– Нет. Он клянётся, что не заряжал. Может, ещё Фёдор умеет, не знаю, но его в тот день не было. Он уехал в Москву.

– Фёдор?

– Да, конюх. Но не думаю, что он мог бы.

Столбов замолчал и задумался.

– Что Вы думаете об этом деле, – тихо спросил Михаил.

– Пока не знаю, боюсь составить превратное мнение, не зная всех деталей, – ответил Столбов.

– Каких деталей?

– Нужно опросить всех ваших домочадцев. Пуля же откуда-то появилась.

– Появилась, – грустно сказал Михаил.

Столбов посмотрел на него, помолчал ещё несколько секунд, что-то обдумывая, потом сказал:

– Я пока не вижу причины, по которой бы Вам нужна была смерть капитана Медведева. Поэтому буду честен, пока это выглядит, как неумышленное убийство. Но поскольку, как я понимаю, капитан Вам физически не угрожал в момент выстрела, то маловероятно, что это можно будет квалифицировать как самозащиту.

– И что всё это значит? – встревожился Торотынский.

– Скорее всего, это не смертная казнь, но тюрьма или каторга на долгие годы. Не знаю, как решит присяжный суд.

– Но что же мне делать?

– Как я говорил уже Вашему другу, искать хорошего адвоката. Министра из столицы, конечно, не заполучить, но, например, в той же Москве есть хороший адвокат по фамилии Плевако. Деньги у Вас есть. Поговорите с ним. Он творит чудеса. Пару лет назад курсистка из ревности к подруге застрелила ухажёра из револьвера, умышленно. Так этот господин Плевако повернул всё так, что она избежала наказания.

– Как так? – удивился Михаил. Трегубов тоже с любопытством оторвался от своих записей.

– Он сказал в суде речь о том, что девушка была в подавленных чувствах, имела проблемы в семье, и была не в себе во время выстрела.

– И что дальше? – спросил Михаил.

– Дальше её отправили лечиться в больницу, – ответил Столбов.

– Я не хочу, чтобы меня отправили в больницу, – сказал Торотынский.

– Я же не говорю, что это случится непременно! Адвокат предложит выход, а решать Вам.

– И что, это единственный выбор для меня – каторга или больница? – тоскливо пробормотал Михаил.

– Сами виноваты, молодой человек. Нужно осторожнее вести себя с оружием, – выговорил пристав. – Но я думаю… – Столбов замолчал.

– Что? – спросил Михаил.

– Я буду заниматься этим делом, пока не разберусь во всём досконально, – прервал свои размышления Столбов. – Может, появление заряженного ружья ничего и не значит, а может это не случайность. Нужно разобраться, откуда в нём появилась пуля. Иван, зовите Липецкого.

Когда полицейские выехали из тюрьмы, Иван спросил снова погруженного в раздумья Столбова.

– Вы считаете, что есть хоть небольшой шанс для Михаила выпутаться из этой ситуации?

– Есть, но крайне призрачный. Зачем, спрашивается, экономка предложила принести ружьё, скажите на милость?

– Управляющая.

– Какая разница! И ещё вот что: а почему ваш друг не пригласил свою невесту на ужин, на который приехал капитан Медведев?

– Она ещё слаба, – ответил Трегубов.

– В каком смысле «слаба»?

– Доктор прописал ей постельный режим, она сильно отравилась чем-то пару недель назад, чуть богу душу не отдала.

– Вот как! Отравилась чем-то, а потом бывшего жениха застрелили! – воскликнул Столбов. – Едем быстрее, мне ещё нужно успеть к исправнику, в новые обязанности вхожу.

– У нас мало времени, – говорил Столбов Трегубову. – На следующей неделе могут уже назначить судебного следователя.

Пристав и урядник встали с самого утра, с петухами, и сейчас направлялись в имение «Родники» переговорить с домочадцами Торотынского. Они ехали по проселочной дороге, которую с двух сторон окружал густой лес. Дорога была пуста, никто не просматривался в утреннем тумане ни сзади, ни навстречу.

– И что это значит? – спросил Трегубов.

– Может и ничего, а может следователь решит, что всё в деле ясно, и нужно передавать его в суд. У них тоже сейчас людей не хватает, по двадцать дел ведут за раз. Какое тут разбирательство! Лишь бы побыстрее закрыть.

– Но как же такое возможно, когда человеческая судьба зависит от расследования?!

– А вот так, каждый только о себе думает, – недовольно сказал Столбов. – Не дай бог ещё Истомина назначат.

– Почему?

– Этот никогда оправданий не ищет, лишь бы обвинить кого легче.

– Тогда нам нужно поторопиться и всё выяснить до судебного следователя, – сказал Трегубов.

– Я об этом и говорю. Скоро у меня вообще времени не станет, как только дела приму у исправника, буду больше бумажками заниматься, – вздохнул пристав.

– Если Вы не любите заниматься бумагами, зачем идете помощником?

– Как зачем? Карьера, жалованье выше. Может, исправником стану, нынешний уже в годах. Да чем ещё заниматься?

– А Ваша семья?

– Семьи у меня нет, – ответил Столбов. – Вдовец я, жена умерла в родах, когда на войне был. Так больше и не женился, семья моя – это служба.

– Вы были на войне? В Крыму?

– Да, был, – мрачно ответил пристав, – теперь голова по вечерам раскалывается, контузия.

– Я бы хотел тоже попасть на войну, – мечтательно произнес Иван. – Совершить что-нибудь, поступок какой! Но, видно, не судьба.