© Валентина Ульянова, 2023

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2023

– Уж ты не брани его, Федор Лукич, парень-то прав, хоть и го-ря-ченек! – ласково усмехаясь в густую черную бороду, неторопливо пробасил Данила Романыч, сосед по поместью и добрый, давнишний друг хозяина дома, рязанского дворянина Федора Лукича.

– Горяченек! – ударил кулаком по столу Федор Лукич, с гневом взглянув сверху вниз на стоявшего перед ним малыша.

Рубашонка его была разорвана на плече, щека расцарапана и перемазана кровью. Он вздрогнул от стука отцовского кулака, но не поднял упрямо уставленных в угол глаз, только сильнее сдвинул темные бровки.

– Ты почто Андрейку-то так избил?! Как рука твоя поднялась на гостя?! – грозно пророкотал Федор Лукич.

В ответ мальчонка поднял наконец глаза и прямо посмотрел на отца. Глаза оказались сухие, возмущенные и отважно-упрямые.

– А что он Юшку дразнил?! – его голос звенел возмущением. – Юшка заплакал даже! Что же, что он дурачок – он добрый! А Андрейко злой!

Федор Лукич растерянно промолчал.

– Ну что ты скажешь! – вновь усмехнулся Данила Романыч. – Племянник мой виноват. Теперь он уснул, а ужо утром я с ним побеседую.

– Все едино не дело с гостем так обходиться, – нашел наконец что сказать Федор Лукич. – Слышишь, Егор?! Нецело!

Мальчик снова нахмурился, уставив в пол непокорный взгляд. И вдруг твердо изрек:

– А Юшку он больше дразнить не будет.

Гость поглаживал ладонью усы, скрывая улыбку, а глаза его так и искрились смехом. А отец сказал почти примиренно:

– Ну, будет перечить. Ступай-ко спать.

Егор быстро взглянул на отца, на гостя – и его точно ветром сдуло.

В темных сенях, сразу за дверью, его удержала за руку мать:

– Егорка, поди умойся!

Он послушно прошел за нею на кухню, наклонил умывальник над деревянной лоханью и, пофыркивая, стал умываться. Мать, разглядывая его исцарапанное лицо, сказала с ласковым укором:

– Экой ты у меня… заступник… горяченек… Ах, трудно будет тебе, буйной головушке…

– Ну и пусть, – упрямо поднял мокрый подбородок Егор, – ведь я прав, ведь прав же?!

Детские ясные глаза смотрели на нее снизу вверх требовательно и возмущенно.

– Эх ты, – вздохнула мать. – Прав! Экой ты… Буянко… Бунко!

– Ну и пускай – Бунко! – повторил малыш – и вдруг засмеялся звонко, рассыпчато, захлебываясь в радостной беззаботности девяти мальчишеских лет. – Бунко!

С этого дня никто никогда не называл его иначе.

В этот же вечер, в этот же час, в дальней дали от рязанской маленькой деревушки, в самом сердце стольного града Москвы, в кремлевском кабинете великого князя прозвучали те же слова:

– Трудно будет тебе, сынок… – задумчиво произнес великий князь Московский и Владимирский Василий Димитриевич, с тяжкой думой в усталых глазах глядя на неоконченное завещание, над которым склонился дьяк Тимофей.

Писец старательно вывел последнее продиктованное слово, положил перо и поднял ожидающие глаза на князя.

– Обожди меня здесь, – велел великий князь, поднялся с тронного кресла и направился в верхние покои попрощаться на ночь с сыном.

Старушка нянька давно уже уложила его в постель, но спать ему совсем не хотелось, он безжалостно теребил мягкий мех одеяла и, едва она окончила сказку, немедленно попросил:

– Нянюшка, пожалуй, еще что-нито расскажи…

Та устало вздохнула:

– Спи, засыпай, Васенька, голубчик! Завтра к утрене рано вставать, потом отец Иоанн учить тебя придет: будет бранить меня, что ты-де сонный, как намедни бранил. И истинно: тебе, государь мой, много учиться надо. Великий путь пред тобой! Ведь ведаешь, тебе даже имя сам ангел Господень нарек!

– Расскажи! – послышалось из пышных подушек.

– Да я рассказывала тебе! Сколь раз…

– А ты изнова расскажи!

Нянька устало оперлась полными локтями о подлокотники стула, прикрыла глаза, вздохнула и тихо, напевно заговорила:

– Ну, коли так, слушай, княжич… В самый тот день и час, когда Господу было угодно даровать тебя твоей матушке, духовник батюшки твоего молился Господу в келье своей… И вдруг слышит он, как некто ударил в дверь и проговорил: «Иди нареки имя великому князю Василию». Он тотчас же встал и вышел, но никого не оказалось за дверью. Подивился он тому диву дивному и пошел на княжеский двор. И вот, по дороге сюда, встретил он посланного к нему, и тот посланный ему говорит: «Иди нареки имя рожденному сыну великого князя». Инок его вопросил: «Ты ли сейчас приходил к келье моей?» Но тот сие отрицал. Еще пуще подивился инок. И пошел ко двору, и нарек имя тебе: «Василий», – и всем поведал чудо сие, и всех удивил.

– Так это ангел? Ангел прорек ему обо мне?! – сев на постели, восторженно воскликнул малыш.

– Вестимо так, ангел Божий, – ласково подтвердила старушка. – Знать, дела велии тебя ожидают, княжич!

Мальчик гордо и даже торжественно кивнул головой. А нянька вдруг спохватилась, всплеснула руками:

– Ох, да что это я, неразумная! Так-то ты засыпаешь, голубочек наш! Ложись-ко в подушечки, а я укрою тебя!

И она с таким усердием захлопотала вокруг ребенка, что не заметила, как колыхнулись завесы, скрывавшие дверь, что вела в покои его отца…

Великий князь, расстроенный тем, что услышал, вернулся к себе, так и не благословив сына на ночь.

«Глупые бабы! – досадовал он. – Испортят, захвалят мальчишку! Пора отдавать его в мужеские руки. Завтра же назначить дядьку. А то – загордится, возомнит о себе. А что его ждет? Престол его будет шаток: родные дядья первые бросятся на него, как голодные волки, – сами зарятся на Москву».

Вот только что – и свежа еще боль от ссоры – он, Василий, согнал с удела брата Константина, взял под стражу его бояр. Не желают признать права племянника на престол Московский, завещание их отца, Димитрия Иоанновича, толкуют по-своему. Криво толкуют! Себе все хотят! Брат Константин, злобствуя на него, великого князя, уехал в Новгород, вечное гнездо бунтарей, и что-то еще он там затевает! Да и братец Юрий ему под стать, если не хуже…

И не разумеют того, что наследовать престол великого князя не следует братьям, а только сыну его. Чтобы не сменялись без конца на престоле князья, а возле него – бояре-советники, чтобы не лихорадило власть, чтобы крепка была Русь преемством правления.

Ведь мало внутренних нестроений, мора и голода, сколько врагов у многострадальной русской земли? Татары, немцы, ляхи, литва – все норовят покорить ее! Что-то будет?!.

Тяжко вздохнул великий князь. Чувствовал он, что ему недолго осталось жить. На кого оставит он сына?! На кого оставит он Русь? Всю жизнь он трудился, чтобы держава была крепка, чтобы ее не сгубили, не растерзали междоусобные брани, «чтобы свеча не угасла», как некогда написал в духовной дядя отца, князь Симеон, как завещал и отец, Димитрий Донской.

Василий вошел в кабинет, где терпеливо ждал его дьяк, склонясь над неоконченным завещанием, и велел: