В традиционном подходе не закрываются от смерти, не пытаются сделать вид, будто никогда не умрут, но при этом и не думают о ней слишком долго, как не думают люди о воздухе, который всегда вокруг.

В Средневековье смерть могла наступить в любой момент: нестрашные сейчас болезни были способны за считаные дни унести еще недавно здорового человека. Такая смерть была обыденной и не становилась трагедией, к ней относились спокойно: на все воля Божья, значит, судьба у человека такая. И эта концепция судьбы или, у восточных славян, доли имела большое значение для определения «хорошей» и «плохой» смерти. Понятие судьбы-доли как будто бы не совсем христианское: а как же свобода выбора, которая дарована Богом человеку? Но в этом была важная особенность традиционного подхода. Зародившийся еще до повсеместного распространения христианства, он впитал множество языческих верований и суеверий, сплетя их с новой религией.

Древнеславянское понятие доли – предопределенного набора обстоятельств и событий, уготованных человеку, – осталось и с приходом православия. Считалось, что долей, в которую входили также здоровье и срок жизни, люди наделялись при рождении. И именно она определяла, насколько человек будет счастлив и богат, какие дела у него пойдут, а за какие не стоит браться и, конечно, как именно и когда он умрет{5}.

«Хорошей» считалась смерть, когда человек до конца прожил свою судьбу-долю. В лучшем случае это была естественная смерть в старости, в окружении детей и внуков. Часто ее можно было предвидеть: непосредственно перед ней бывали предчувствия и видения – во сне или наяву. Согласно традиционным представлениям, мертвые всегда находились рядом, за невидимой завесой, а для того, кто оказывался на краю смерти, эта завеса приоткрывалась. Явление мертвых не вызывало страха, оно служило сигналом, что пришел твой срок и пора завершать земные дела{6}.

До сих пор в российских селах и деревнях популярны былички о людях, чаще стариках и старухах, предвидевших свою смерть. Они начинают собираться, раздают указания насчет имущества, готовят одежду, памятные и полезные предметы (например, сигареты, спички), деньги – все, что хотят, чтобы положили к ним в гроб. Закончив приготовления, старики умирают со спокойной душой{7}.

Близкий к смерти человек может начать видеть потусторонний мир, который как бы просвечивает через обыденный. Так, в одной из быличек старик начинает видеть несуществующие объекты и мертвых друзей, зовущих его на лесозаготовки. Он соглашается, но они его останавливают – еще не время. Проходит несколько дней, и наконец эти друзья разрешают ему отправиться с ними на лесозаготовки, и старик умирает{8}.

Два мотива из этой былички часто повторяются и в других. На тот свет, как правило, зовут близкие люди – умершие родственники, родители, мужья и жены или друзья, коллеги. Причем их приглашения всегда завуалированы: пойти на заработки, сменить работу, переехать жить в дом умершего родственника. Если человек соглашается, то вскоре умирает. Однако если откажется, то может отменить или хотя бы отсрочить приговор{9}.

Иногда завеса приоткрывается для родственников. Так, в одной из быличек жена видит сон, в котором муж ужинает со старухой-смертью, и вскоре муж погибает{10}.

Подобные же мотивы были распространены и в Европе, причем тоже выходили далеко за период Средневековья. Арьес приводит историю госпожи де Рерт, жившей в начале XVIII в. Несмотря на хорошее здоровье, она сама подготовила свои похороны, приказала убрать дом черным, заказала мессы за упокой, решила все свои дела и умерла ровно в то время, в которое ожидала пришествия смерти{11}.

Такая смерть, к которой можно было подготовиться, считалась «хорошей», и покойников, умерших «хорошей» смертью, не боялись. Наоборот, они пополняли ряды потусторонних защитников, у которых просили заступничества и помощи{12}.

Совсем иначе дело обстояло с «плохими» покойниками, попасть в список которых было не так уж и сложно.

По понятным причинам в Средневековье дожить до преклонных лет считалось завидной участью. Однако, если человек слишком уж долго не умирал, это начинало казаться подозрительным и считалось нехорошим признаком. Человек как бы переживал свою судьбу-долю, жил дольше положенного срока, что было неестественно. Так, по народным поверьям восточных славян, те, кто чудесным образом выздоравливал или доживал до глубокой старости, делали это не благодаря крепкому здоровью, а потому, что забирали жизнь у других. Такие старожилы были опасны для окружающих, их сторонились и часто подозревали в сделках с чертом и в колдовстве{13}.

Много хуже, чем пережить свою судьбу, было свою судьбу не прожить. Сейчас часто мечтают умереть внезапно, даже не заметив этого, в Средневековье же смерть раньше срока, тем более неожиданная, была низкой и навлекала проклятие – делала покойника «плохим». Неважно, был ли человек «виновен» в смерти (совершил самоубийство, был казнен за преступления) или умер от несчастного случая, – проклятие падало на всех, включая младенцев{14}.

Европейское духовенство пыталось бороться с таким пришедшим еще из язычества отношением. Так, в XIII в. епископ Мендский Гийом Дюран писал, что скоропостижная смерть – это смерть по воле Бога, она не должна считаться проклятием, и умерших нужно хоронить по христианским обычаям. Однако он все равно разделяет «позорную» внезапную смерть и «непозорную». Если покойный был застигнут смертью во время игры в мяч или шары, похороны на кладбище еще допускались, а вот для умерших от порчи, во время секса или кражи – уже нет. А в том же XIII в. в Венгрии умерших насильственной смертью можно было похоронить только после того, как отдашь марку серебра духовенству, и лишь в конце XIII в. этот налог перестали взимать с семей погибших при пожаре, в результате падения или стихийных бедствий, если можно было предположить, что погибшие покаялись перед смертью{15}.

Таким образом, «плохость» внезапной смерти определялась обстоятельствами, при которых она произошла, и поведением умершего прямо перед кончиной. И самой позорной смертью из всех считалась казнь. У приговоренных к ней не было шансов на спасение: в Европе вплоть до ХIV в. к ним даже не пускали священников, чтобы преступники не могли покаяться{16}.

Умершие «плохой» смертью, а также те, кто занимался магией, общался с нечистой силой, был проклят или оставил незавершенные дела, по народным верованиям, становились «неправильными» покойниками, опасными для живых. В славянской традиции их называли заложными покойниками{17}, в Европе для их обозначения использовалось латинское слово imblocati{18}.

Заложные покойники, поскольку они не прожили свою долю, не могли перейти в иной мир и продолжали «ходить» в нашем. Само по себе появление мертвых неудивительно для традиционного подхода, однако возвращаться они должны были в определенные дни и на определенных условиях{19}. Заложные же покойники могли явиться в любое время вне зависимости от воли живых и становились сосудом для нечистой силы или превращались в упырей, русалок, мелких демонов{20}.