— У меня сложилось общее впечатление, что Блэй хотел, чтобы она ушла.

— Но вы не можете сказать, откуда взялось это впечатление? — спросил Страйк.

— Ну, они ведь рассорились, не так ли?

— Вы сказали, что у него и Кати были моральные устои…

— Они думали, что Эди — Аноми, не так ли?

— Убежденность Блея в том, что Эди — это Аноми, — это как раз та паранойя, которую можно ожидать от вечно накуренного парня, у которого развалились отношения, — сказал Страйк, — но вы единственный человек, который когда-либо предполагал, что он хочет полностью захватить “Чернильно-черное сердце”. Все, что нам рассказали в ходе расследования, говорит о том, что он был едва ли в состоянии поднять сигарету, не говоря уже о том, чтобы в одиночку написать мультфильм и вести дела с киностудиями и Netflix. Я думаю, у вас есть очень конкретная причина думать, что он хотел взять все в свои руки, и очень конкретная причина говорить, что Катя тоже мошенница. Я думаю, вы открыли и прочитали письма, которые должны были положить в гроб Эди, и, прочитав их, решили положить туда только письмо Ормонда.

Признался ли бы Грант в этом, навсегда осталось спорным вопросом, потому что в этот момент через открытые двери во внутренний дворик вошла Хизер с пустым бокалом вина в руке, сияя улыбкой, обращенной ко всем.

— Дай мне немного, Граб, — сказала она, усаживаясь на четвертый стул. — Я только что уложила Итана, а мама читает девочкам сказку.

Когда Грант наполнил ее бокал, выражение его лица оставалось жестким, и Хизер с нетерпением сказала,

— Итак, что я пропустила? Мы уже знаем, кто такой Аноми?

— Узнаем, — сказал Страйк, прежде чем Грант успел заговорить, — как только увидим письмо, которое не было положено в гроб.

— О, ты рассказал им, — сказала Хизер, улыбаясь Гранту. — Я сказала…

— Заткнись, — прорычал Грант.

Хизер не могла бы выглядеть более потрясенной, если бы он дал ей пощечину. Неуютную тишину нарушило яростное тявканье собаки в соседнем саду.

— Говорили ему, чтобы он признался, да? — сказал Страйк Хизер. — Жаль, что он не послушал. Сокрытие улик по делу об убийстве, ложь об общении с мертвой женщиной…

Хизер теперь выглядела запаниковавшей.

— Корморан, — сказала Робин в третий раз, — никто не скрывал улик. Лично я, — продолжила она, обращаясь к Ледвеллам, — считаю, что вы были вполне в своем праве прочитать эти письма. Она была вашей племянницей, и любой из мужчин, написавших их, мог быть ответственен за ее смерть, не так ли?

— Именно это я и сказала! — сказала Хизер, воодушевленная. Уловив выражение лица своего мужа, она добавила: — Ну, это правда, Граб, я сказала…

— Я не признаю, что мы читали письма, и не признаю, что мы не положили их оба в гроб, — сказал Грант. Теперь он снял солнцезащитные очки. В угасающем свете его лицо с тяжелыми челюстями выглядело как примитивная резьба.

— Но ваша жена только что призналась в этом, — сказал Страйк.

— Нет, она…

— Да, она призналась, — сказал Страйк, — и это основание для ордера на обыск. Конечно, если вы хотите сжечь письмо до приезда полиции, это ваш выбор, но мы оба сможем дать показания о том, что только что сказала Хизер. И в крайнем случае, я думаю, Министерство внутренних дел разрешит эксгумацию.

С раздражающей предсказуемостью, как показалось Страйку, мать Хизер появилась у французских дверей и весело сказала,

— Есть место для маленького?

— Нет, — огрызнулся Грант. — Я имею в виду, дай нам минутку, Венди.

Явно разочарованная, она удалилась. Соседская собака продолжала тявкать.

— Я бы посоветовал вам обоим хорошенько подумать о последствиях дальнейшего отрицания того, что вы заполучили это письмо, — сказал Страйк.

— Все будет хорошо, — солгала Робин, обращаясь к испуганной Хизер, — если вы признаетесь сейчас. Все поймут. Конечно, вы боялись, что Ормонд или Блей как-то связаны со смертью Эди. Я не думаю, что на вашем месте кто-нибудь удержался бы от того, чтобы вскрыть письма, учитывая, как она умерла. Это вполне понятный поступок.

Хизер выглядела немного успокоенной.

— Тогда как продолжение притворяться, что вы не получили письмо, будет выглядеть чертовски подозрительно, когда все это всплывет, — сказал Страйк, с интересом вернув Гранту его враждебный взгляд. — Газеты любят такие вещи. “Почему они не сказали?” “Почему они скрыли это?”

— Граб, — прошептала испуганная Хизер, и Робин была уверен, что она представляет себе сплетни у ворот детской площадки, если газеты действительно напечатают такие истории. — Я думаю…

— Мы не скрывали ее, — сердито сказал Ледвелл. — Мы просто не положили ее в гроб. Это было отвратительно, то, что он написал. Я не собирался хоронить ее с этим.

— Можно нам посмотреть? — сказал Страйк.

Соседская собака продолжала неистово тявкать, пока Грант сидел, уставившись на Страйка. Детектив решил, что Ледвелл во многом глупый человек, но не совсем дурак. Наконец Грант медленно поднялся на ноги и скрылся в доме, оставив жену с крайне озабоченным видом.

— И часто так? — приятно спросила Робин, указывая в сторону шумящей собаки.

— Собака? О да, — сказала Хизер. — Она никогда не останавливается! Это померанец. Девочки умоляли нас завести щенка. Мы сказали, что может быть, как только вернемся в Оман — дело в том, что помощь по дому там такая дешевая, что я, наверное, смогу справиться с собакой и ребенком. Но это будет не померанец, это точно.

— Нет, я вас не виню, — сказала Робин, улыбаясь, в то время как ее пульс учащался при мысли о доказательствах, которые вот-вот появятся.

Грант снова появился, держа в руках конверт. Прежде чем он успел сесть, Страйк сказал,

— У вас есть прозрачный пластиковый пакет?

— Что? — сказал Грант, который все еще выглядел рассерженным.

— Прозрачный пластиковый пакет. Там будут следы ДНК. Я не хочу загрязнять его еще больше.

Грант бесропотно вернулся на кухню и вернулся с конвертом и пакетом для заморозки.

— Если вы можете, откройте письмо и положите его и конверт в пакет, прежде чем мы его прочитаем, — сказал Страйк. Грант сделал то, что ему было сказано, а затем положил запечатанное письмо на стол.

Сердце Робин учащенно забилось. Она наклонилась к Страйку, чтобы прочитать короткий абзац, написанный самым чистым образцом того, что Пэт назвала бы “письмом психа”, который Страйк когда-либо видел. Маленький и неровный, с некоторыми буквами, навязчиво выведенными темными чернилами, он выглядел странно детским, или мог бы показаться таким, если бы не безупречное написание и содержание.

Ты сказала мне, что я такой же, как ты. Ты заставила меня думать, что любишь меня, а потом бросила, как кусок дерьма. Если бы ты жила, ты бы использовала и пытала больше мужчин ради удовольствия, выплевывая их, когда тебе надоедало. Ты была высокомерной, лицемерной, презренной дрянью, и я хочу, чтобы эти слова гнили рядом с тобой, твоя самая близкая, самая правдивая эпитафия. Смотри из ада и наблюдай, как я завладеваю “Чернильно-черным сердцем”, навсегда.

— Катя Апкотт дала вам это? — спросил Страйк, глядя на Гранта.

— Да.

— Это отвратительно, не так ли? — горячо сказала Хизер. — Просто отвратительно. И тот факт, что Катя переписала всю эту грязь, а затем передала ее Грубу, зная, что там было — и Аллан Йоман и Ричард Элгар говорят, что она такая милая женщина — честно говоря, мне стало плохо, когда я услышала их в тот день в Клубе искусств.

— Только вот Катя Апкотт этого не писала, — сказал Страйк. — Это не ее почерк. Вот ее почерк, — сказал Страйк, указывая на конверт, на котором было написано “Для Эди” тем же аккуратным, квадратным почерком, что и в списке имен, который Катя дала ему несколько недель назад.

— Так… кто это написал? — спросил Грант, указывая коротким толстым пальцем на письмо. Теперь и он, и Хизер выглядели испуганными.

— Аноми, — сказал Страйк, доставая свой мобильный и делая снимок письма. Он положил телефон и блокнот обратно в карман и потянулся за своими костылями. — Вы должны немедленно позвонить в полицию. Попросите Райана Мерфи из уголовного розыска. Он должен увидеть это письмо. А пока не доставайте его из пакета.