— Какого хрена ему от меня надо? — спросил Пез.

— Думает, что у тебя есть что-то его, — сказал Нильс.

— Например?

— Вот он, — сказал Нильс более громким голосом, когда Ормонд появился из-за угла.

Робин, которая никогда раньше не видела Ормонда, отметила его аккуратный, ухоженный вид, столь неуместный здесь, в Норт-Гроув. На нем был костюм и галстук, в руках он нес портфель, как будто пришел прямо из школы.

— Привет, — сказал он Пезу, не улыбаясь. — Хотел бы поговорить.

— О чем?

Ормонд посмотрел на Робин и Нильса, затем сказал:

— Кое о чем деликатном. Это насчет Эди.

— Хорошо, — сказал Пез, хотя в его голосе не было радости. — Хочешь пойти на кухню?

— Мариам там со своей компанией, — сказал Нильс.

— Хорошо, — сказал Пез, слегка раздраженно. — Поднимайся наверх.

Он повернулся к Робин.

— Ты в порядке?

— Да, конечно, я подожду здесь, — сказала Робин.

И двое мужчин молча поднялись по винтовой лестнице и скрылись из виду, оставив Робин наедине с Нильсом.

— Ты ведь не видела кошку? — спросил голландец, глядя на Робин сквозь спутанную светлую чёлку.

— Нет, извините, — сказала Робин.

— Он исчез.

Нильс неопределенно огляделся вокруг, потом снова посмотрел на Робин.

— Зои сказала, что ты из Йоркшира.

— Это так, да, — сказала Робин.

— Она сегодня болеет.

— О, простите. Надеюсь, ничего серьезного?

— Нет, нет, я так не думаю.

Наступила пауза, во время которой Нильс оглядывал пустой зал, словно его кошка могла внезапно материализоваться из воздуха.

— Мне нравится эта лестница, — сказала Робин, чтобы нарушить тишину.

— Да, — сказал Нильс, поворачивая свою огромную голову, чтобы посмотреть на нее. — Старый друг сделал ее для нас… Ты знаешь, что занятия по рисованию сегодня отменены?

— Да, знаю, — сказала Робин. — Пез сказал мне.

— Но ты все равно можешь порисовать, если хочешь. Мариам расставила папоротники и прочее. Я думаю, Брендан там.

— Это было бы здорово, но я пообещала, что выпью с Пезом.

— А, — сказал Нильс. — Не хочешь присесть, пока ждешь его?

— О, спасибо большое, — сказала Робин.

— Пойдем, — сказал Нильс, показывая, что она должна следовать за ним в противоположном от кухни направлении. Его огромные ноги в сандалиях шлепали по половицам, когда он шаркал. Когда они проходили мимо студии, где обычно проходили занятия по рисованию, Робин заметила пожилого Брендана, усердно работающего над своим эскизом папоротника.

— На кухне полно армянских революционеров, — сказал Нильс, остановившись у закрытой двери и доставая из кармана связку ключей. — Там нет покоя. Политика… ты интересуешься политикой?

— Весьма интересуюсь, — осторожно ответила Робин.

— Я тоже, — сказал Нильс, — но я всегда со всеми не согласен, и Мариам это бесит. Моя личная студия, — добавил он, ведя за собой в большую комнату, где сильно пахло куркумой и коноплей.

Слово “беспорядок” было едва ли подходящим. Пол был завален тряпками, выброшенными тюбиками с краской, скомканной бумагой и всяким мусором вроде оберток от шоколадок и пустых банок. Стены были уставлены хлипкими деревянными полками, которые были забиты не только кистями, тюбиками с краской и различными палитрами художников, но и потрепанными книгами в мягких обложках, бутылками, ржавыми деталями машин, скульптурами из комковатой глины, масками из дерева и ткани, пыльной треуголкой, различными анатомическими моделями, восковой рукой, разнообразными перьями и древней печатной машинкой. Повсюду стояли стопки холстов, обращенные изнанками в сторону комнаты.

Из мусора по щиколотку глубиной, как странные грибковые наросты, поднимались несколько образцов искусства Нильса де Йонга. Все они были настолько агрессивно уродливы, что Робин, пробираясь через мусор на полу, подошла к одному из двух низких кресел и решила, что это либо произведения гения, либо просто ужас. Глиняный бюст мужчины с ржавыми шестеренками вместо глаз и клочьями похожей на автомобильную шину шерсти слепо уставился на нее, когда она проходила мимо.

Когда Робин села в довольно вонючее кресло с тканевой обивкой, на которое ей указал Нильс, она заметила коллаж на мольберте перед окном. На картине, преимущественно зеленого и желтого цветов, было изображено сфотографированное лицо Эди Ледвелл, наложенное на нарисованную коленопреклоненную фигуру.

— Мне жаль вашего кота, — сказала она, отводя взгляд от коллажа. — Он давно ушел?

— Уже пять дней, — вздохнул Нильс, опускаясь в другое кресло, которое издало скрипучий стон, когда его попросили принять его вес. — Бедный Джорт. Это самый долгий срок его отсутствия.

После того, что Джош рассказал об открытых отношениях Нильса и Мариам, Робин задалась вопросом, был ли интерес Нильса к тому, чтобы затащить ее в свою студию, сексуальным, но он выглядел в основном сонным, и уж точно не был склонен к соблазнению. На маленькой тумбе рядом с ним стояла пепельница, в которой лежал наполовину выкуренный косяк размером с морковку, потушенный, но все еще наполнявший воздух резким запахом.

— Мне это нравится, — солгала Робин, указывая на коллаж с лицом Эди. Эди окружали странные существа: две человеческие фигуры в длинных одеждах, гигантский паук и красный попугай, который нес в клюве лист марихуаны и, казалось, садился ей на колени. Две фразы, одна на греческом, другая на латыни, были напечатаны на плотной кремовой бумаге и наклеены на холст: Thule ultima a sole nomen habens

— Да, — сказал Нильс, рассматривая свою картину с сонливым самодовольством. — Я был доволен, получилось хорошо… Я заинтересовался возможностями коллажа в прошлом году. В галерее Уайтчепел была ретроспектива Ханны Хёх. Тебе нравится Хёх?

— Боюсь, я не знаю ее работ, — честно ответила Робин.

— Часть берлинского дадаистского движения, — сказал Нильс. — Ты знаешь мультфильм “Чернильно-черное сердце”? Узнаешь мою модель?

— О, — сказала Робин, притворно удивляясь, — это ведь не аниматор? Эди как-там-ее-звали?

— Ледвелл, да, точно. Ты заметила вдохновение для композиции?

— Э… — сказала Робин.

— Россетти. Беата Беатрикс. Изображение его мертвой любовницы.

— О, — сказала Робин. — Я должна пойти и посмотреть на это.

— В оригинале, — сказал Нильс, глядя на свой холст, — там солнечные часы, а не паук. А это, — сказал он, указывая на существо, — паук-орбитальный ткач. Они ненавидят свет. Даже ночью для них слишком светло. Их нашли в склепе на Хайгейтском кладбище. Это единственное место в Британии, где они были обнаружены.

— О, — сказала Робин снова.

— Ты заметила символизм? Паук, олицетворяющий промышленность и мастерство, но ненавидящий свет. Не может выжить на свету.

Нильс заметил, что в его растрепанной бороде застряла прядь табака, и вытащил ее. Робин, которая надеялась отвлечь его внимание надолго, чтобы сфотографировать коллаж с изображением Эди и показать Страйку, указала на бюст человека с шестеренками вместо глаз и сказала,

— Это потрясающе.

— Да, — сказал Нильс, и снова было трудно определить, улыбается ли он искренне или нет, учитывая странный изгиб его рта, напоминающий маску. — Это мой папа. Я смешал его прах с глиной.

— Вы…?

— Да. Он покончил с собой. Более десяти лет назад, — сказал Нильс.

— О, мне… мне так жаль, — сказала Робин.

— Нет, нет, для меня это ничего не значило, — сказал Нильс, слегка пожав плечами. — Мы не ладили. Он был слишком современным для меня.

— Современным? — повторила Робин.

— Да. Он был промышленником… нефтехимия. Крупный человек в Нидерландах. Он был полон этого пустого социал-демократического либерализма, знаешь… совет менеджеров и рабочих, детские ясли… все для того, чтобы его маленькие шестеренки были счастливы.

Робин безучастно кивнул.

— Но никаких оснований для чего-то реального или важного, — сказал Нильс, глядя на гротескный бюст. — Такой человек, который покупает картину под свой ковер, понимаешь?