Одинокое пристанище истинного экзистенциалиста смотрело на меня туманными глазами занавешенных окон, дышало чуть затхлым воздухом с лёгкими нотками красок и лаванды. Привычно, печально и слишком меланхолично для такого вечера. Особенно после светлой и уютной кухни Денеба. После общества Адочки.

Со слишком откровенным наслаждением я принял душ, выпил воды и забрался под любимое тонкое одеяло. За этот день мне ни разу не вспомнилась Майя, такое чувство, будто её и не было вовсе, никогда. А ведь я очень хотел с ней познакомиться, сделать из наших отношений что-то загадочное и красивое, поиграть изящно и с удовольствием. Наверное люди не для меня. Я не понимаю их. Хотя может это она такая — чересчур серьёзная, запуганная, правильная. За время нашего знакомства мне так и не удалось понять, для чего она живёт, какие у неё цели, кроме бесконечной работы и волонтерства.

Майя вообще сейчас мне уже не казалась счастливым человеком, чего-то ей не хватало, как картине красок или перспективы. Либо это я желал видеть особенное там, где его нет и быть не должно, слишком искушенный, слишком требовательный зритель. Мы с ней теперь оказались подвешены, как марионетки после спектакля, на крючки. Висим, болтаем ногами, посматриваем друг на друга и ничегошеньки не понимаем: спектакль окончен или ещё нужно выходить на сцену?

Нужно, конечно. Завтра последний раз предстояло отыграть пьесу под названием “Льётольв — великий благотворитель и Майя — волонтёр”. Я потянулся за телефоном: весь день не проверял почту и сообщения. Организация вечера тщательно спланирована, и я мог себе позволить немного отдохнуть. Но завтра…

Майя писала в течение дня несколько раз, спрашивала, как идёт подготовка, нужно ли чем-то помочь, сетовала на моё молчание, но не обижалась. Во всяком случае в сообщениях ничего такого не было. Она вообще не в состоянии обидеться, расстроиться может, огорчиться — тоже, но не более. Крайне, болезненно добрая. И никакие мои искажения не могли её исправить. Возможно, пока.

Вместо того, чтобы написать ей кратко, что к чему, я набрал номер, даже не глянув на время.

— Доброй ночи, — шепнул в трубку.

— Привет, — ответила она довольно холодно.

— Не разбудил?

— Нет.

— Почему не спишь?

— Льё, ты по делу звонишь или что? — тихо возмутилась Майя, тяжело вздыхая куда-то мимо трубки.

— Ты одна?

— Я не хочу, чтобы ты приезжал.

— Даже не думал, — тут же выпалил я и моментально пожалел, вышло неэтично. Будто бы отказ от её общества. — Вернее, не стал бы без приглашения.

— Раньше тебя отсутствие приглашения не смущало, — немного колко ответила Майя, и мне снова не хватило эмоций. Веяло безнадежностью, покорностью и излишним принятием.

— А теперь смущает. Но я не за этим… Завтра ведь важный день… Волнуешься?

— Есть немного.

— Прости, что… Что оставил тебя одну с этим всем… Но друзьям была нужна моя помощь, и я целый день провел с ними.

— Ничего страшного, они ведь важны для тебя тоже. А вечер — это просто работа.

— Май!

— Что?

— Почему ты так спокойно реагируешь на всё? Тебе не обидно? — не выдержал я.

— С чего ты взял, что твоя помощь твоим же друзьям должна меня обижать?

— Я не об этом…

— Льё. Не хочу говорить. Ни о нас, ни о завтрашнем дне. Правда. Я понимаю, что тебе нужны конкретные слова и действия от меня, но… Пока всё так, как есть. И что будет дальше покажет время. Давай разберемся с книгой, а уж потом…

— Тогда до завтра.

— Спокойной ночи.

Она повесила трубку первая и очень быстро, будто боялась, что я скажу что-то вдогонку. Но говорить мне было нечего. И так всё понятно — Майя упорно не желала принимать никаких решений, но как ни странно, я был этому рад. Пусть остаётся со своим Глебом и живёт обычную жизнь, только мне поможет сначала немного. Значит основная задача сейчас — просто её не потерять. Всё. Держать рядом, сохранять добрые отношения или нейтральные, но довольно близкие. Понемногу продолжать искажать.

Только вот Глеб-Герша меня тревожил. Как бы он чего не натворил… Завтра ведь придёт вместе с Майей, меня узнает обязательно. Нет такого Феникса на Земле, который не знал бы истинного экзистенциалиста Льётольва. И чем нам это грозит, не очень понятно. Очередной выходкой Сёртуна или чем-то более серьёзным?

Голова начинала гудеть, перед глазами всё туманилось. Я спрятал телефон под подушку и улёгся подальше от края, заворачиваясь в одеяло основательно. Не хватало ещё разболеться, что довольно часто со мной случалось в это время года. Слишком тяжело постоянно поддерживать блоки для Ады, да ещё и решать будничные вопросы, обдумывать стратегию и одновременно держать себя в руках. Я ужасно утомился и хотел только одного — поскорее уснуть.

Великий благотворитель

Очередное утро. Сколько их было в моей жизни — не сосчитать, и чем дальше в туманное будущее, тем тяжелее открывались глаза, тем сложнее поднималась голова с подушки и тем труднее становились вдохи. Я сел. Осмотрел комнату совершенно пустым, но голодным взглядом. Вместо мыслей — ветер.

Окна, шторы, шкаф с приоткрытой дверцей и вот оно, то, что я искал — Феникс. Холст. Моя Ада. Которая сейчас спокойно спит рядом с Денебом, на его плече, согретая его теплом. Именно он приготовит ей завтрак, поцелует в сонные сладкие губы, поймает первую утреннюю улыбку.

На жалкое мгновение мне показалось, что я одержим и схожу с ума. Экзистенциалист — не сущность, Фениксы не должны бы так на меня влиять. Хотя… Если вспомнить, сколько я глушил в себе чувства к Адочке, с того самого дня, то нет ничего удивительного, что теперь, когда она так близко, мне слишком сложно справляться.

Откуда-то издалека, из тех уголков моего тела, о которых я не знал, медленно, гнетуще, как тёмные тучи в грозу из-за горизонта, поднималось отчаяние. Я схватился за голову, но тут же отдернул руки, ибо прикосновение вызывало боль, и вцепился в край кровати. На пол упали скромные капли крови, проведя ладонью под носом, я с удивлением обнаружил, что льёт из него.

До ванной брёл в полусознательном состоянии, цепляясь за стену. Не мог думать, не мог понимать. Просто переставлял ноги, стараясь держать в поле зрения раскрытую дверь.

Кровь капала в раковину и растворялась в потоке ледяной воды. Я тупо смотрел на этот маленький водоворот и никак не мог взять в толк, что со мной, хотя реакция вполне нормальная на нагрузку.

— Да какого чёрта! — психанул я, когда понял, что кровь не собирается останавливаться.

На место отчаяния и странной пустоты пришла злость, сумасшедшая, нестерпимо больно жалящая сердце. На кого я злился и за что? Сам не знал. Себе я казался невероятно жалким, бессмысленным и одиноким, как потерявшийся старик без памяти. Вот он бродит из угла в угол и всё спрашивает сам у себя “кто я, где я, куда идти?”. И свербит где-то в заброшенном уголке памяти ответ, и никак до него не добраться. А может быть и нет никакого ответа, может быть все ответы давно потеряны и смысла в них уже никакого.

Кто я? Экзистенциалист.

Где я? У себя дома.

Куда идти?

Я поднял глаза к зеркалу над раковиной и отвернулся, не желая видеть себя. Уткнулся лицом в полотенце, крепко прижимая его к носу и растянулся на холодном полу, отвратительный сам себе.

В комнате надрывался телефон, а я всё лежал и смотрел в потолок. Меня всегда пугала пустота, страх превратиться в ничто преследовал с детства, с того момента, как я понял, что могу менять мир вокруг только лишь силой своих наивных рисунков. Разве я настолько хочу силы и признания, что готов бросать в неизвестность тех, кто дорог мне больше, чем моя собственная жизнь? Это просто-напросто попытка заткнуть пустоту в душе, которая пожирает меня изо дня в день.

— Хватит, — шепнул я себе, убирая полотенце от лица. — Хватит!

Поднялся, безразлично умылся, забросил грязные вещи в стиралку, оделся в любимое: чёрный костюм и клетчатое пальто, опять забыв про шарф. И уже спустя несколько минут мчался по дороге, ведущей далеко за город, в багажнике громыхали чистые холсты, но только один из них выделялся. Феникс.