— Да вон он! — воскликнула Лиза.

Киврин явился эффектно — вылез из белого «рафика» с шашечками.

— Такси заказывали? — гордо ухмыльнулся он.

Водитель маршрутки, молодой симпатичный казах, высунулся в окно:

— Все в Медео? Садитесь!

Я уселся на переднее, и протянул руку таксисту, старательно выговорив:

— Амансыз-ба, аталар!

— Аманмын, — живо ответил водила, расплываясь в улыбке, — рахмет!

— Больше ничего не знаю, — гордо сказал я, откидываясь на спинку.

Таксист засмеялся, из-за чего раскосые глаза смежились в щелочки, и весело окликнул пассажиров:

— Все на месте?

— Все! — вразнобой закричали девушки.

— Поехали!

И «рафик», уютно зафырчав, тронулся. Пассажирки болтали и щебетали, приникая к окнам, а я малость загрустил. Меня сладко мучала та пронзительная печаль, что вкрадывается осенью.

Мимо нас, поглощая маршрутку, проплывали улицы красивого советского города. Однажды я побывал здесь, когда Алма-Ату обозвали Алматы на грубом наречии. Я поморщился.

«К черту воспоминания о будущем! Думай о настоящем!»

Мы проехали пафосную площадь Республики, по сути, городскую окраину, и уже ничего не мешало любоваться горами, блистающими снегом на вершинах. Самая высокая — пик Комсомола — матово отсвечивала синеватым льдом.

А дальше по дороге раскинулись яблоневые сады, обиталище знаменитого «апорта». Улица Горная тянулась по ущелью, где стекала речка Малая Алматинка, и обступали ее зеленеющие сопки — полное впечатление, что асфальтовая лента вьется где-нибудь в отрогах Сихотэ-Алиня, а не Заилийского Алатау.

Лишь свечки пирамидальных тополей давали подсказку — тут не Дальний Восток, вокруг — Средняя Азия.

— Могу спорить на что угодно, — заговорил водитель, взглядывая в зеркальце, — вам на чемпионат!

— Выиграли! — хихикнула Лиза.

Я и сам с удовольствием глянул на отражение — синяя олимпийка приятно облегала девушку.

— А вы здешний? — поинтересовалась Наташа, рефлекторно поправляя челку.

— Коренной! — ухмыльнулся водитель. — И отец мой отсюда, и дед.

— А зовут вас как? — Настя чуть вскинула бровки, чтобы синева глаз расплескалась пошире, и таксист тут же послал ей лукавый прищур.

— Айдар! А вас?

— Анастасия! — важно представилась сестричка.

— Да⁈ — Айдар вылупился, как смог. — Здорово! У меня жена тоже Настя!

— Казашка?

— Не-е! — рассмеялся водитель, плющась. — Скорей уж, казачка! Мы с ней в Ленинграде познакомились, а сама она из Нальчика. Вот такой у нас интернационал!

Дорога выписала плавный поворот, и впереди обозначился Медео — над входом застыли бронзовые силуэты конькобежцев, скользивших по бетонной панели. Полоскали флаги, с легких решетчатых мачт бликовали прожектора, а вдали зеленела селезащитная дамба — взгляд скользил по затравевшему склону, цепляясь за три белых «галочки» — смотровую площадку на старом гребне плотины.

— Приехали! — объявил Айдар. — Если что, я тут еще часика три пробуду точно.

— Будем знать! — прозвенела Лиза.

Марина, выходя, качнула сумочкой, но как-то слишком увесисто. Я подал ей руку, и шепнул:

— ТТ?

— «Стечкин»! — мило улыбнулась «Росита».

Краткого диалога хватило, чтобы снова напрячься.

— Ты чего? — шепнула Рита, беря меня под руку.

— Ничего, — я добавил тону бархатистости. — Любуюсь видами. Лизонькой, Наташенькой… Есть на что посмотреть со вкусом!

— Бесстыдник! — заклеймили меня.

— И еще какой!

Пожалуй, легковесный треп прикрыл мою настороженность.

— Пошли скорее, — воскликнула Лиза, страстная поклонница двойных акселей и тройных тулупов, — а то все билеты разберут!

Мы прибавили шагу, замечая целую вереницу желтых «ЛиАЗов» и красно-белых «Икарусов». В сторонке выделялась коробчатая «Магнолия» — передвижная телестудия, от которой уползала вязка кабелей.

— Алё! — Настя недоуменно глянула на радиофон, тряхнула его и воззвала снова: — Алё! Странно… Не работает…

— Связи нет, — просветил ее Володька, беззаботно щурясь. — Горы!

— Да причем тут горы… — забурчала сестричка, пряча радик. — Авария, наверное… Я маме обещала позвонить, как приеду, а на вокзале… забыла совсем!

— Чучелко! — ласково сказал я, приобнимая Настю. — Не волнуйся, маме не до тебя. Она вся поглощена воспитанием подрастающего поколения.

— Юлька такая хорошенькая-хорошенькая! — засюсюкала сестренка, складывая кулачки на груди.

— Ну, так обрадуй бабушку, — вкрадчиво шепнул я ей на ухо. — Еще одной девочкой! Ну, или мальчиком. Костя давно готов!

— Я не готова, — вздохнула Настя. — Знаешь, чего боюсь? Что, вот, старая жизнь кончится и начнется новая, семейная. А вдруг того хорошего, что было, в ней уже не останется? Понимаю, придет другое, но понравится ли оно мне? Только ведь ничего уже не изменишь!

— А ты не переживай, — усмехнулся я, подходя к кассе. — Пусть все идет своим чередом… — и протянул деньги под стекло, глянув на схему трибун. — Семь билетов, пожалуйста, по два рубля.

— Во дерут… — забурчал Киврин. — Я на Олимпиаду за пять рэ покупал, на отборочный, так то Олимпиада!

— Не ворчи! — Наташа чмокнула его в нос. — И не будь жадиной!

— Я не жадный, — заулыбался Володя, — я домовитый.

— Пошли, домовитый!

Мы устроились на трибуне не в худшем месте, довольно близко к арене, где ползали ледовые комбайны, похожие на синих жуков, и начищали каток.

— В Медео самая чистая вода в мире, — делилась своими познаниями Лиза, — и лед получается идеальный! — раскрыв свою объемистую сумку, она торжественно достала пирожки. — С капустой. Держи!

— Теплый еще! — изумился я, вгрызаясь в блестящий, словно лакированный бочок.

Надо ли говорить, что открытие чемпионата я пропустил, занятый более увлекательным делом? Наташа раздавала рогалики с коржиками, а Настя бережно разливала чай из термоса по бумажным стаканчикам.

— Мне половинку, — улыбнулся я сестренке, — чтоб не остыл.

— Тебе, может, с мякотью? — отзеркалила мою улыбку Настя, и чуть не пролила паривший чай. — Ух, ты! Моисеева и Миненков! Они в Инсбруке второе место заняли, в феврале еще!

Киврин, сидевший рядом, пихнул меня локтем.

— Держи! — он протянул полевой бинокль, потертый, но по-прежнему сорокакратный.

— О-о! Самое то… — я навел оптику на Моисееву.

Не зря же ее постоянно признавали самой хорошенькой фигуристкой, даже на мировых ристалищах.

Ну, в общем-то, да… Фигурка, личико… Косметики, конечно, наложено, как на гейше, но уж таковы правила любого шоу, начиная с театра. Иначе зрители увидят бледное пятно вместо лица.

— Костюмы красивые, правда? — сказала Рита, толкаясь мне в плечо.

— Костюмы?

А, ну да, черный костюмчик с синим отливом…

Все-таки, до чего ж мы разные! Женщины обращают внимание на внешнее, оценивая одежду, туфельки, прическу, а мужчины зачастую и не видят вовсе «обертку»! Они оценивают «конфетку» — суть, а не форму, раздевая девушку глазами, исследуя ее фигуру и формы.

Поэтому прелестницы, собираясь на свидание, зря мучают себя вопросом, что же им надеть — платья нам только мешают…

Энергично загремел пасадобль, и пара, застывшая на льду, ожила, закружилась в жестком ритме. А я, пользуясь моментом, оглядел трибуны в бинокль.

Удивительно, но стадион был полон едва наполовину — целые ряды пустовали. Вот телеоператор ссутулился, плавно ведет камеру, держа танцоров в прицеле… Тьфу ты! В фокусе.

«Забавно…» — мелькнуло у меня.

Рита как раз шушукалась о чем-то с Настей, и я отклонился назад. Марина, сидевшая выше, подалась ко мне.

— Марин, глянь на крайнюю трибуну слева.

— А что там?

— Сплошь казахи! Тут везде народ с русскими мор… э-э… лицами, и только там — нерусь.

«Росита» приложила бинокль к глазам, и теперь мне были видны лишь пухлые губы четкого рисунка.

— Да-а… — приоткрылись они, выпуская согласие. — Странно…

Музыка смолкла и трибуны заплескали.