Но у Уингейта не хватало духу быть грубым с Аннек. Он увидел немое восхищение в ее глазах: было бы бессердечно оттолкнуть девушку. Кроме того, в манере Аннек не было ничего вызывающего, не было и робости: ее обращение было по-детски наивным и непосредственным. Уингейт вспомнил о своем намерении найти друзей; здесь ему предлагалась дружба, правда, опасная дружба, но она могла бы оказаться полезной для него, для его освобождения. На какой-то момент он почувствовал стыд оттого, что как бы взвешивал, насколько полезен для него этот беззащитный ребенок. Но Уингейт подавил это чувство, говоря себе, что ведь он не причинит ей зла. Во всяком случае, не надо забывать старой поговорки о мстительности разгневанной женщины!

— Да, возможно, и я потерял их, — сказал он. Затем добавил: «Это — мои любимые сигареты».

— Разве? — воскликнула она со счастливой улыбкой. — Тогда возьмите их, пожалуйста!

— Спасибо. А вы не выкурите со мной одну? Хотя нет, это, наверно, не годится: ваш отец будет недоволен, что вы здесь задерживаетесь.

— О, он сидит за своими расчетами. Я посмотрела, прежде чем выйти, — ответила Аннек и, казалось, не заметила, что сама раскрыла свой маленький обман. — Но вы курите, я… я вообще не курю.

— Может быть, вы предпочитаете пенковую трубку, как ваш отец?

Она смеялась дольше, чем того заслуживала его плоская острота. Они продолжали пустую болтовню: урожай созревает хорошо, погода как будто прохладнее, чем на прошлой неделе, нет ничего приятнее, как подышать немного свежим воздухом после ужина.

— А вы когда-нибудь гуляете после ужина? — спросила Аннек.

Уингейт не сказал, что за долгий день на болоте он слишком устает, а только подтвердил, что гуляет.

— Я тоже, — выпалила Аннек. — Очень часто… возле водонапорной башни. Уингейт посмотрел на нее.

— Разве? Я это запомню. — Сигнал к перекличке дал ему желанный повод распрощаться. «Еще три минуты, — подумал он, — и мне пришлось бы назначить ей свидание».

На следующий день Уингейта снова послали на болото: горячка с очисткой луковиц в сарае уже прошла. «Крокодил» с трудом продвигался вперед, высаживая на каждом участке одного или нескольких рабочих. На борту оставалось четверо — Уингейт, Сэтчел, механик Джимми и надсмотрщик. Снова остановились, и из воды с трех сторон показались плоские светлоглазые головы амфибиеобразных туземцев.

— Вот, Сэтчел, — сказал надсмотрщик, — это — твой участок. Полезай за борт!

Сэтчел оглянулся вокруг.

— А где мой ялик? — Колонисты пользовались маленькими плоскодонными яликами из дюралюминия, чтобы собирать в них урожай. Но на борту «крокодила» не осталось ни одного ялика.

— Он тебе не понадобится. Ты будешь очищать это поле для посева.

— Это-то ладно. Все же я никого тут не вижу и не вижу поблизости твердой ночвы.

Ялики служили для двух целей: если человек работал отдельно от других людей с Земли и на некотором расстоянии от надежной сухой почвы, ялик становился для него спасательной лодкой, если «крокодил», который должен был его забрать, выходил из строя или если по какой-либо причине приходилось сесть или лечь, будучи на посту. Старожилы рассказывали мрачные истории о людях, которые простаивали по колено в воде в течение двадцати четырех, сорока восьми, семидесяти двух часов, а затем тонули, лишившись рассудка только от усталости.

— Сухое место есть вон там! — Надсмотрщик указал рукой в направлении группы деревьев на расстоянии, может быть, четверти мили.

— Возможно, это и так, — ответил Сэтчел спокойно. — Посмотрим. — Он взглянул на Джимми, который повернулся к надсмотрщику в ожидании приказаний.

— Проклятье! Не спорь со мной! Перелезай за борт!

— Нет, — сказал Сэтчел. — Не раньше, чем я увижу что-нибудь получше, чем два фута ила, где мне придется сидеть на корточках!

Маленький водяной народец с живым интересом следил за спором. Одни лопотали и сюсюкали на своем языке, а те, кто немного понимал речь колонистов, по-видимому, объясняли своим собратьям, что происходит. Это еще больше обозлило и без того взбешенного надсмотрщика.

— В последний раз говорю, выходи!

— Так вот, — сказал Сэтчел, поудобнее размещая свое большое тело на полу судна. — Я рад, что мы покончили с этим вопросом.

Уипгейт стал позади надсмотрщика, и это, вероятно, спасло Сэтчела Хартли по меньшей мере от пролома черепа. Уингейт схватил надсмотрщика за руку, когда тот замахнулся, одновременно на него бросился и Хартли; все трое сцепились и несколько секунд боролись на дне «крокодила».

Хартли сидел на груди у надсмотрщика, в то время как Уингейт вырывал кистень из сжатых пальцев его правой руки.

— Счастье, что вы увидели, как он выхватил кистень, Хэмп, — проговорил Сэтчел. — А то мне сейчас уже не понадобился бы аспирин!

— Да, и я так думаю, — ответил Уингейт и отшвырнул оружие далеко в болото. За ним немедленно нырнули туземцы. — Мне кажется, теперь ты можешь его отпустить.

Надсмотрщик, быстро вскочив на ноги, ничего не сказал и повернулся к механику, спокойно остававшемуся все время на своем месте у руля. — Почему ты, черт тебя подери, не помог мне?

— Я полагал, что вы сами сможете постоять за себя, хозяин, — ответил Джимми уклончиво.

Уингейт и Хартли были оставлены работать помощниками тех, кто был высажен на другие участки. Надсмотрщик не обращал на них внимания и отдал только короткий приказ высадить их. Но когда они, вернувшись в барак, умывались перед ужином, им велели явиться в Большой дом.

Их ввели в кабинет патрона, и они увидели, что надсмотрщик уже там. Он самодовольно ухмылялся, в то время как выражение лица Ван-Хайзена было самое мрачное.

— Что я слышу о вас обоих? — налетел он на Уингейта и Хартли. — Отказываетесь работать, набрасываетесь на десятника — видит бог, я покажу вам, где раки зимуют!

— Позвольте, патрон Ван-Хайзен, — начал Уингейт тихо, почувствовав себя вдруг в привычной атмосфере судебного разбирательства. — Никто не отказывается от исполнения своих обязанностей. Хартли только протестовал против того, что его заставляли выполнять опасную работу, не обеспечив разумных мер безопасности. Что же касается драки, то это десятник напал на нас; мы действовали с целью самозащиты и остановились, как только обезоружили его.