– Как тебя звать? Откуда ты? – тихо спросил он.

Монашка подняла холодные глаза, они блеснули, как синеватые льдинки.

– Инокиня Елена, – с достоинством отозвалась она и протянула кружку. – Пожертвуйте, сколько в силах!

Чудеснее всякой музыки показался ее голос Николеньке. Он поспешно полез в карман.

– Эх и хороша голубка! С огоньком, шельма! – бесцеремонно взял ее за приятный подбородок Свистунов.

Монашка изо всей силы ударила поручика по руке:

– Не смей, барин!

– О-о! – удивленно взглянул на нее гвардеец. – Гляди, Демидов, и зубки есть! Хороша порода!

Николенька не слушал друга. Строгость сборщицы ему была приятна. Он открыл кошелек и все золотые, которые берег до случая, со звоном опустил в кружку. Глаза монашки расширились от изумления, и руки чуть-чуть задрожали от волнения.

– Вот, Аленушка, все тебе отдал! И сердце готов! – ласково сказал он.

– Спасибо, барин. Только я не Аленушка, а инокиня Елена! – сдержанно сказала она. – А сердце свое добрым делам отдайте!

– Дай я тебя поцелую! – осмелел вдруг Николенька и потянулся к ней.

Монашка заслонила лицо кружкой и пригрозила:

– Гляди, матушке Наталии пожалуюсь…

– А что нам твоя матушка, если мы самого черта не боимся! – рассмеялся Свистунов и попытался поймать ее за руку. – Милая Аленушка, будь сговорчивей!

Со страхом глядя на красивых гвардейцев, монашка отступила в церковь. Они тоже вошли под своды храма. Две старушки стояли у колонн и шевелили бескровными губами. Дребезжащий голос попика наполнял пустынную храмину. Монашка легкой походкой прошла вперед и опустилась перед образом. Она ни разу не оглянулась, впилась взором в икону. Стараясь не бряцать шпорами, гвардейцы, томясь, долго стояли в углу.

– Хороша шельма! – с молитвенным выражением на лице шепнул Свистунов. – О Господи!.. – Он часто закрестился, возвел очи ropé и завздыхал: – Пресвятая Богородица, сколько соблазнов рассеяно на человеческом пути в юности… Ей-ей, она получше моей Грушеньки…

– Перестань! – сердито обрезал Николенька. – Аленушка про меня писана. Заклинаю тебя, не мешай!

– Боже, спаси меня и помилуй! – нарочито громко, покаянно взмолился Свистунов…

Что творилось в эту минуту в душе молодой сборщицы, – больше всего волновало Николеньку. Впервые в его жизни сердце защемило сладкой любовной тоской. Синие глаза Аленушки покорили его своей безмятежностью. Разбивая очарование, поручик возмущенно прошептал другу:

– Ну и дурак же ты, Демидов! Все золото сразу высыпал! Это же поповские глаза, разве их насытишь!

Николенька не хотел слушать. Он недовольно повел плечами.

«Оглянись, оглянись, голубка!» – мысленно призывал Николенька, не сводя глаз с девушки.

Словно угадывая его призыв, кланяясь образу, монашка, украдкой взглянула на Демидова. И Николеньке почудилась ответная ласка в этом взоре. Неожиданно осмелев, он подошел к ней, опустил в кружку последний рублевик и прошептал:

– Люблю! Ой, как люблю…

Как горячее дыхание, пронеслось это и коснулось ее слуха. Она ниже склонила головку, а он, чуть слышно позвякивая шпорами, удалился на свое место и потянул Свистунова за рукав:

– Уйдем, тут больше нечего делать!

Они вышли на паперть. Со взморья тянуло густым туманом. Большой каменный город, пробуждаясь, наполнялся шумом. Вездесущий Филатка немедленно подвернулся Николеньке под руку и зашептал ему укоризненно:

– Нехорошо, батюшка, совращать духовное лицо!

– А разве ты видел ее? – удивился Демидов.

– Все видел, батюшка. Слов нет, хороша! Ой, и до чего хороша! Да и вы, батюшка, красавец. Ой-ой, на архангела Гавриила сейчас похожи… Только грех, большой грех – с духовным лицом!..

Глубокая заноза засела в сердце Николеньки: он засыпал и просыпался с мыслью об Аленушке.

Два дня спустя он вместе со Свистуновым ранним утром отправился к Покрову. Все так же под сводами горели редкие лампадки, те же безмолвные старушки шевелили морщинистыми губами. Увы, монашки ни в храме, ни в притворе не было!

– Езжай к Симеону! – приказал Демидов кучеру.

Но и в церкви Симеона он не встретил знакомых синих глаз. Гвардейцы объездили все церкви и церквушки и нигде не встретили сборщицы. Николенька упал духом, заскучал.

– Ах, Свистунов, один раз улыбнулось счастье, и то угасло! – с глубокой скорбью пожаловался он поручику.

– Ты что ж, и впрямь полюбил девку? – строго спросил Свистунов.

– Полюбил, сильно полюбил! – признался Николенька.

– Эх, любовь, любовь! – вздохнул Свистунов. – Из-за нее ни зги не видать. И себя потерял и от людей отошел!

– Что же теперь делать? – спросил юнец, и в голосе его прозвучала искренняя сердечная боль. – Как найти ее? Санкт-Петербург велик, ищи песчинку в море!

– А ты у своего Филатки спроси! Он из духовных и нравы этих бестий досконально знает! Эй, Филатка! – позвал Свистунов.

Дьячок насторожился.

– Послушай, церковная крыса, где нам отыскать Аленушку?

Филатка почесал в затылке.

– Монашку? – догадался он. – Известно где: на то и курица, чтобы в курятнике жить, а монашествующая девка – в монастыре. А какой монастырь в Санкт-Петербурге для инокинь? Известно какой! Новодевичий…

– Видишь! – похвалил Свистунов. – Рыбак рыбака чует издалека. Эй, погоняй в монастырь!

– Пощадите, батюшка! – взмолился Филатка. – Сами в грех по уши завязли и меня с собой в адскую пучину ткнете!

– Гони коней! – прикрикнул поручик, и коляска понеслась к Московской заставе.

Филатка оказался прав, и час этот был удачным для Демидова. Оставив карету у монастырских ворот, гвардейцы прошли за ограду. По дорожке к церкви шла бледная и скучная Аленушка.

Завидев Николеньку, она вспыхнула, глаза ее озарились радостью, но тут же, спохватившись, смущенно потупила взор.

– Аленушка! – вскричал Николенька. – Мы весь Санкт-Петербург обрыскали, отыскивая тебя!

Она молча шла впереди, не поднимая головы. Гвардеец не отставал, страстно нашептывая:

– Жить не могу без тебя!

Она приостановилась, подняла на Демидова синие глаза. В них заблестели слезинки.

– Зачем смутили мою душу! – с тоской сказала она.

– Я хочу видеть и слышать тебя! – воскликнул Николенька.

Монашка степенно пошла к церкви, оставив гвардейцев на дорожке.

– Боже мой, что делать? – горестно вырвалось у Николеньки.

– Ну, брат, пустяки! Дело в порядке. Нельзя больше колебаться: атака, приступ, победа!

– Как?

– Очень просто, Демидов. Взгляни на себя: Господь Бог наградил тебя смазливой рожей. А это все!

– Лицо у меня девичье! – со вздохом признался сержант.

– Вот это и хорошо! Ты по виду совершеннейшая девица! – вразумительно сказал Свистунов и посоветовал: – Одеть тебя в платье, и всякий за девицу примет, ничтоже сумняшеся. Понял?

– Ничего не понимаю! – недоумевающе посмотрел на друга Николенька.

– С завтрашнего дня ты моя сестра Катюша и желаешь вкусить иноческую жизнь. Я тебя представлю сюда на испытание, ну ты и поживешь! – Глаза поручика сверкнули озорством.

Николенька засиял.

– Свистунов, братец мой, дай расцелую. А она не закричит?

– Да что ты, милый! По глазам видно: согласна с тобой хоть в омут головой!..

Свершилось небывалое: дядька Филатка по настоянию Николеньки пригубил чарку. Ничего – легко прошла! За ней – вторую. Еще веселее прокатилась.

– Я о том и говорил: первая – колом, вторая – соколом, а потом – мелкими пташками! – смеялся Свистунов и подбадривал дядьку: – Пей, пей, дьякон! Пити – веселие Руси. Так, что ли, в Законе Божьем сказано?

– Так, батюшка, так! – охотно согласился Филатка и осушил третью чару. Скоро дьячок захмелел и мертвецки пьяным свалился у кабацкой стойки. Вечерело, когда он очухался под забором. Ни барина, ни кареты. Хвать, и шейный платок с червонцами исчез.

– Караул! – завопил дьячок. – Дотла обчистили и барина похитили!

Набежали будочник, квартальный и стащили очумевшего с похмелья Филатку в участок.