— Ау-а-а-а-а-а! — взревел Рома и, подпрыгнув, будто на пружинах, встал на ноги.

Волосы торчали дыбом, глаза вылезали из орбит, а что самое страшное — штаны спереди едва не лопались.

— Вау, — сказала Вивьен, которая привела жреца.

— Не «вавкай» мне тут! — пригрозил я. — Это не тебе, это мне. Рома, садись за инструмент и х*ярь, как в последний раз. Тебе, мужик, от души.

Я протянул жрецу мешочек с баблом. Тот отмахнулся и, промямлив что-то великодушное, свалил.

— Я щас десять альбомов запишу, мне по**й! — орал Рома. Ему немножко мешала орать текущая изо рта пена, но пофиг, не его вокал.

— Так держать! — рявкнул я. — Три-четыре, погнали!

Следующую песню мы записали с одного дубля, а потом я решил, пока пруха не закончилась, замахнуться уже на «Лунный отблеск».

Вот всякие охотники до советов по личностному росту рекомендуют сначала делать самое сложное, а потом уже по мелочам разбираться. Отвечаю: нихера не работает. Сделаешь самое сложное, а потом такой: «Ну, херня осталась, можно и прибухнуть». И никогда ты уже эту херню не сделаешь.

Правильный метод — сначала делать херню, а потом — сложное. На херне разминаешься, на сложном выдаёшь максималки. А прибухнуть лучше всегда.

— Я го-о-олос сорвала, — пожаловалась Вивьен, покончив с «Лунным отблеском».

— Да плевать, сегодня он тебе больше не понадобится, — ответил я. — Отличный тейк! Единственный и неповторимый. Пацаны, поздравляю, мы — мега-профи.

— Ещё! — рычал Рома с налитыми кровью глазами. — Ещё!

Мы херачили уже двое суток. Ромка и Иствуд немного спали, а я в это время занимался сведением. Готово было шесть песен, оставалось четыре. Мы прошли так далеко, что сдавать назад никому даже в голову бы не пришло.

«В Японии, — сказал Иствуд, сидя рядом со мной за пультом, — настоящий культ работы, считается, что японцы вообще не умеют отдыхать. И это действительно так. Но то, что демонстрируешь ты, вообще выходит за рамки человеческого воображения».

«Это всё ненависть, презрение к человеческому роду и подавленное желание убивать всех подряд, ковбой. На них одних и держусь».

«Как ты, обладая такой работоспособностью и целеустремлённостью, умудрился не добиться настоящей мировой славы при жизни?»

«А это уже талант. Без таланта в нашем деле никуда».

Дохерачивая очередную песню, Рома начал орать, как медведь, которому в задницу попала горящая стрела. Я сначала шухернулся, а потом, переслушав, подумал — норм. Песня дикая, и этот рёв в конце — очень даже в тему. Нехай фишечка будет.

Однако пруха на этом внезапно закончилась. Сначала у Ромы задрожали руки, потом его затрясло всего, и он сполз на пол.

— Н-н-н-н-н, — пытался он что-то сказать глядя на нас умными глазами, но ничего осмысленного выжать не сумел.

— Проклятье! Где там эта Сандра?! — заорал я.

— Несу, несу! — Дверь распахнулась, и в студию вбежала Сандра. — Господи, вы что с ребёнком сделали?!

— Расписали на троих, не видишь, что ли? — огрызнулся я. — Давай, положи ему что-нибудь. В плоской тарелке, да подвинь ближе, он не понимает. Во-о-о, Ромыч, красава! Сэнди, ты ему ещё водички налей, рядом поставь.

Рома то жрал тушёную картошку с мясом без помощи рук, то смещал морду вправо и лакал воду. Я нетерпеливо притопывал ногой. Сандра всучила мне бутерброд.

— Жри давай, — сказала. — Ты тоже, блин, работаешь до отсечки, а после отсечки хоть трава не расти.

— Сутки остались, — пробормотал я, тиская бутерброд, как сиську. — Три песни. Плюс — сведение.

— Мёрдок, не хочу тебя расстраивать, но этот на ближайшие часа четыре точно не барабанщик, — сказала Сандра.

— Б**дь, — сказал я и откусил от бутерброда.

Не успел проглотить, как меня осенило.

— На! — сунул я Сандре огрызок и подошёл к трубе. — Звука-а-а-ач! Так, по-нормальному в разные каналы писаться нельзя. Но две записи смиксовать ведь можно? Ты ж в самом начале нам какую-то херню сводил.

— Можно совмещать неограниченное количество дорожек, — согласился звуковик.

— И что нам это даст? — не понял Иствуд. — Барабанщик всё равно...

Он посмотрел на Рому, который, стоя на четвереньках и мурлыкая, продолжал самозабвенно жрать.

— Всё нам это даст, — сказал я. — Вивьен, сядь за барабаны, попробуй сыграть «Мечется где-то». Иствуд, давай этого наружу вынесем. Сэнди, миски его захвати, а то он плакать начнёт, а я это ненавижу.

Мы вынесли Ромыча в предбанник, а когда вернулись, Вивьен стучала на барабанах и стучала вполне себе сносно.

— Отлично, — сказал я. — Это такой же судьбоносный момент, как когда Мег Уайт села за установку. Пишем.

— А клавиши? — спросил Иствуд.

— Клавиши потом отдельной дорогой. Вивьен — программа, она ритм математически понимает. Лучше неё с такой задачей никто не справится.

В реальной студии, даже если все инструменты пишутся в разные дни, ты всегда можешь напялить наушники и слушать остальных. Ну, если только ты не барабанщик, который пишется первым. Но даже в таком случае барабанщик может изначально записать простой ритм, а уже потом, когда на него наложатся остальные, напялить наушники и переписать свою дорогу так, чтобы все охерели.

Здесь же наушников не было, и играя, ты мог слушать только то, что играешь ты и остальные. Соответственно, нашим единственным союзником со стороны вселенной был метроном. А единственным участником группы, у которого этот метроном был в голове — Вивьен. Я бы тоже мог сесть за барабаны, а потом попытаться записать гитару в тишине по памяти, но на это у меня ушли бы те же часа четыре, так что смысла — ноль.

— Мёрдок, доешь бутерброд, — без особой надежды попросила Сандра.

— Сандра, отвали, не видишь, мы работаем?!

Сандра вздохнула и села на пол в сторонке.

— Ну чё, «Мертвецы»? — бодро воскликнул я. — Три-четыре, раз-раз-раз!

***

Ночь. Глубокая ночь накануне назначенной стрелки с большим начальством. Я сижу за микшерским пультом и в чёрт знает какой раз прогоняю чёрт знает какую песню. Серьёзно, я уже вообще нихера не воспринимаю. Кто это? О чём поёт? Если мне скажут, что я свожу новый альбом «Металлики» — поверю. Скажут, что старый альбом Бейонсе — тоже поверю.

— Приподними тут клавиши — тонут.

Я покосился на Иствуда, который сидел рядом со мной.

— Что? — ответил тот на мой взгляд.

— Ты какого хрена тут сидишь? Всё, вали в кабак, выспись!

— Завтра нам не выступать.

— Завтра у нас переговоры.

— Не думаю, что там от меня потребуется деятельное участие, Мёрдок. А стрелять из револьвера я могу в любом состоянии.

— Ты собираешься стрелять из револьвера на переговорах с разрабами?

— Это будут переговоры с твоим участием. Я готов ко всему, в том числе к высадке инопланетян.

— Н-да...

Я сделал клавиши погромче, заодно чуток поиграл с эквалайзером.

— По-моему, то, что надо, — сказал Иствуд. — Ну что, это всё?

— Пошли покурим, — сказал я.

Мы вышли на улицу. Холодно, наверное, только я даже этого не чувствую. Вые**лся как никогда в жизни... Поделился с Иствудом сигареткой. Прикурили.

— Ты ещё что-то хочешь делать? — не отставал ковбой.

— Угу.

— Что именно?

— Хочу свои записи тоже до ума довести.

— О. Хочешь выпустить два альбома?

— Ну на**й. Конкурировать с собой же — тупо. И потом, Ромыч опять разгундится. Не. Мы выпустим двойник.

— Двойник? — вздрогнул Иствуд.

— Ага. Двойной альбом. Первая пластинка — электричество, вторая — акустика.

Иствуд через затяг обдумал перспективу. Усмехнулся.

— Мёрдок, тебе никогда в голову не приходило, что ты — святой?

— А тебе никогда в голову не приходил корпус Fender Precision Bass? — задал я встречный вопрос.

— Ты ведь уже давно понял, что сольно добьёшься куда больше, чем в составе группы. Ты — Боб Дилан этого мира, Мёрдок. Но ты изо всех сил упираешься рогом, чтобы мы не чувствовали себя обузой. Ты готов потратить трое суток без сна и отдыха, чтобы записать материал, который практически никто не будет слушать, хотя у тебя уже есть на целую пластинку песен, которые станут народными.