Блузка поднялась почти до груди. И только тогда он нехотя разорвал их зрительный контакт, медленно опустил глаза и вздрогнул.

А ещё через мгновение просто стёк к неё ногам… Опустился медленно на колени, сжал руками бедра и, потянувшись вперёд, чувственно коснулся губами ее напряжённого животика, целуя поочередно, мягко и нежно, каждую из трёх «звёздочек». Внутри, под его губами, как будто разливалась раскалённая лава, мучительно обжигающая, испепеляющая последние мысли.

Мысли, надо заметить, странные… «А у него шрам на груди, у самого сердца…»

Додумать она не успела. Пальцы Эриха коснулись молнии, через мгновение её джинсы нехотя поползли вниз.

А она лишь застонала, жадно впиваясь в его волосы, ещё влажные после дождя, и сгорая от бесстыдных поцелуев.

От безумной эйфории она очнулась лишь на мгновение, уже в спальне, куда Эрих её незамедлительно утащил, подхватив на руки. Она помогла ему быстрее стянуть неуместную больше серую футболку, рука восхищенно пробежалась по красивым рельефным мышцам, и вдруг замерла…

С левой стороны пальцы Евы нащупали широкий рубец – старый рваный шрам, у самого сердца…

Как там у классика? «Скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья…»[1]

Кажется, эти строки как раз об этом.

Это не секс – это любовь.

Ева и не думала, что однажды ей доведётся испытать такие эмоции. Что бывает вот так – как в кино, как в книгах, как в мечтах… Бывает в реальности.

Когда от страсти, от желания, забываешь себя, теряешься во времени и пространстве, и растворяешься в каких-то заоблачных далях. Когда всё тело превращается в ощущение, эмоцию, живой огонь...

В какой-то миг ей даже показалось, что она сама светится, горит, что кожа её сияет, словно расплавленное золото, сияет, как маяк в ночи. Они словно унеслись куда-то в открытый космос…

Искрящийся звёздами, чернильно-тёмный космос обступил со всех сторон, и только они, слившись в единое целое, сплетаясь, как сплетаются языки костра, сияли в центре этой вселенной, став новым солнцем. И этот свет разгонял тьму, тьму одиночества и тоски, с которой она уже почти смирилась и срослась.

Но теперь с каждым пульсирующим синхронным движением их тел, с Евы словно слетала каменная скорлупа, и душа, искорёженная и уставшая, выбиралась наружу, расправляла яркие, расшитые золотом крылья, готовая взметнуться обратно к небу и солнцу.

А потом… она решила, что сошла с ума окончательно…

Их накрыло одновременно. В тот самый миг, когда единение достигло абсолюта, когда по разгорячённым телам прокатилась волна наивысшего наслаждения, что-то дрогнуло и внутри…

И где-то там – в душе, в памяти, в подсознании, на обратной стороне прикрытых в упоении век вдруг замелькали стремительно, как кадры киноленты, образы, видения, осколки прошлого, которого не было.

Его поцелуи, его глаза, его руки – не эти поцелуи, а те, что были когда-то… те, которых не могло существовать в реальности.

Розы, чёрные, как бархат ночи… Кофе. Капучино без сахара с корицей.

Её звериные коготки, впивающиеся в его обнажённую спину до крови, до бордовых царапин… А кожа, её кожа, светится золотом. Страх. Очень страшно. Но его руки спасают от страха, от сомнений, от всего мира.

Чёрные воды питерского канала. Музыка Чайковского.

Острая шапка Везувия, итальянская набережная, чашка капучино остывает на столе… Не до кофе сейчас! Он снова целует её, она снова забывает обо всём.

Он на коленях, он хватает её за ноги, он умоляет, она не слышит… Она глуха. Она мертва. В груди зияет дыра, как ворота в ад. Слёзы душат. Боль, от которой хочется выть. За что? За что? За что?

Море. Другое море. Не Италия. Серое, хмурое, солёное. Океан.

Рыжий парень сидит на берегу, рядом лежит гитара. Он улыбается грустно, дружески обнимает за плечи. «Дыши! Дыши этой любовью, Вита! Нельзя без воздуха жить, понимаешь, красотка?».

Слепящий свет, адская боль. Море крови, руины мира… Руины их жизней.

Ангельские крылья. Синие глаза, дьявольский шёпот: «Я расскажу тебе сказку, но она тебе не понравится…».

«Ты… Моя Ева… Моя Вита… Ты моя ЖИЗНЬ! Каким бы именем не называл…»

И снова кто-то властный, насмешливый, безжалостный и искушающий:

«Этого мало, смертный…Что нам твоя жизнь? Нет… Этого мало. Отдать придётся самое дорогое…».

А потом всё померкло, и только голос остался, его голос, самый родной и любимый:

«Я согласен. Делайте что должно! – и далёкое-далёкое эхо… – Я всё равно найду тебя…Обещаю! Я всё рано найду тебя! Я всё равно найду…».

***

Ева распахнула глаза. И утонула в его взгляде. Нависая над ней, Эрих смотрел так изумлённо и растерянно. Будто он увидел её только что. Или узнал…

– Ева… – тихо прошептал он.

И одно это слово стало ответом на все вопросы, так он произнёс её имя, так… знакомо.

– Ты… – выдохнула она чуть слышно, голос подвёл, осип.

– Ева, душа моя… – шепнул он уже у самых её губ.

И впился в неё поцелуем. С такой болью и горечью целовал, что её так и незаданный вопрос: «Ты тоже это видел?» потерял всякий смысл.

В этот раз поцелуй был коротким, он отстранился, но продолжал целовать взглядом.

И она вглядывалась в каждую родную чёрточку, словно пыталась запомнить навсегда, если вдруг всё это только сон, или новая жестокая шутка Высших.

– Эрих… – пальцы пробежались по его лицу, будто Ева внезапно стала незрячей, и эта ассоциация с тем самым страшным в жизни днём напугала её саму. – Ты… нашёл меня, ты нашёл меня…

Слёзы затопили глаза, горло, сердце. Она прижалась к нему к нему лбом и разрыдалась. Ева цеплялась за него, но пальцы почему-то не слушались, соскальзывали, но она упрямо и фанатично гладила его плечи и шею, иногда сквозь слёзы и вздохи касаясь губами кожи, у того самого шрама, который она узнала раньше, чем увидела. А он целовал её в волосы и лоб, обнимая мягко.

А потом она вдруг резко толкнула его кулаком в грудь и вскрикнула хрипло:

– Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты посмел, так со мной поступить?! Ты даже не спросил, хочу ли я жить так! Жить без тебя! Ненавижу! Поклянись, что больше никогда меня не бросишь!

Он усмехнулся, сгрёб в охапку, лишая возможности размахивать руками.

– Ты же знаешь, что я не могу обещать такое. Если вдруг… я снова сделаю так, как сделал. Выбирая между твоей жизнью и безопасностью и собственным счастьем, я всегда буду выбирать тебя!

– А про моё счастье не хочешь подумать? Зачем мне это проклятая жизнь, если в ней нет тебя. Эрих, это было похоже на кому. Я словно и не жила до сегодняшнего дня. Так было пусто, так мертво внутри. Я больше такое не переживу.

– Больше не придётся, – пообещал он. – Я всегда буду рядом. Я должен был тебя спасти, уберечь. Любой ценой. А потом уже думать о том, как снова обрести. Видишь, всё получилось… Не знаю как… Но всё получилось. Я же обещал, что найду, и нашёл. Ты же жизнь моя! Моя золотая фея…

– Золотая фея… – она рассмеялась, стирая слёзы, изящно взмахнула рукой с сияющими острыми коготками цвета мёда. – Выходит, всё, что я писала в своих историях, было на самом деле. Я ничего не забыла. Чтобы они там ни пытались с нами сделать. Я помнила тебя. И ждала… Эрих, я так тебя ждала…

Она прижалась к его плечу, вдыхая любимый запах, улыбаясь, чувствуя, что теперь она дышит, дышит этой любовью. Как когда-то советовал Шон.

Свет разгорался внутри всё ярче, чистый, светлый, знакомый. Свет любви, надежды и счастья.

– Интересно, а что стало с остальными ребятами… – она подняла голову, заглядывая в глаза цвета северного моря. – Как думаешь, они тоже живы? Помнят ли нас? Может, попробуем их найти?

– Хочешь собрать Дружину заново? – удивлённо вскинул бровь Эрих. – А если они теперь живут себе тихо-мирно, обычной жизнью обычных людей, и не рвутся на подвиги? Есть ли у нас право вмешиваться?

– Нет, я не хочу больше никакой Дружины, не хочу войны, – сразу же покачала она головой. – Просто убедиться, что у них всё хорошо. Хотя бы издали… И знаешь… я хочу в отпуск! Помнишь нашу мечту? Ты, я, море, и больше никого… Ты обещал, что так будет, когда мы победим. А мы ведь победили… так или иначе…