Он заметил легкий кивок Тыквоголового за секунду до того, как пугала бросились к нему. Крэддок упал на колени, когда их руки в перчатках схватили его с силой, которая застала его врасплох. Одно существо удерживало браконьера за воротник, заставив опустить голову. С ревом, вырвавшимся из самого нутра, Крэддок вскинул руки, отбросил пугала назад и вырвался на свободу. Еще двое попытались преградить ему путь, но он ударил одного и оттолкнул другого в сторону, а затем поспешил к двери амбара и выбежал в бурю.

Успев сделать несколько шагов, он услышал позади себя крики, и пугала высыпали из сарая, устремляясь за ним. Охота началась.

Крэддок бросился в гущу леса, петляя между деревьями. Дождь прекратился, хотя молнии все еще сверкали, а гром сотрясал воздух. Он осмелился оглянуться на своих преследователей.

Пугала двигались быстро, нещадно приближаясь, их бескостные нечеловеческие конечности вращались с бешеной скоростью.

Крэддок споткнулся и рухнул в канаву. На мгновение его ослепила вспышка белого света, когда затылок ударился о камень. Ему оставалось только барахтаться, цепляясь за любую опору, дабы выкарабкаться из канавы, когда веселое пугало с сияющей улыбкой прыгнуло на него, нанося шквал ударов по голове.

Браконьер отпихнул противника и поднялся на ноги, но в бой вступили еще два пугала, осыпая Крэддока неуклюжими, дикими и яростными ударами.

Он знал, как драться в пабах, на улице и по правилам Куинсберри[13], но не представлял, как оказывать сопротивление безжалостному безумию пугал. Бесстрашные и жестокие, они вновь сбили его с ног. Поле зрения Крэддока заполнило лицо из мешковины, принадлежавшее веселому пугалу, хихикавшему, точно сумасшедший.

Арчибальд неловко приземлился на землю, и что-то ткнулось ему в ягодицы. Он знал, что это такое и как оно могло помочь, и пытался игнорировать бесконечные удары, потянувшись за коробкой в заднем кармане.

Веселое пугало дернуло головой, когда спичка чиркнула по фосфору, но было уже поздно – пламя лизнуло его лицо. Пугало взвыло, пытаясь потушить огонь. Остальные хотели помочь, но поспешили назад, испугавшись пламени.

Крэддок похромал в темноту. Веселое пугало осталось позади, вслепую мчась горящим шаром между деревьями и завывая, словно банши.

Голиаф испугался низколетящих «Спитфайров»[14]

Фэй не могла сказать с уверенностью, во сколько она наконец добралась до дома прошлой ночью, но было далеко за двенадцать, поскольку отец уже спал. Ей потребовалось еще больше времени, чтобы заснуть; голова гудела, полнясь причудливыми откровениями прошедшего дня. Когда она проснулась к завтраку, отец уже ушел, оставив на кухонном столе записку:

Голиаф испугался низколетящих «Спитфайров». Пошел вытаскивать его из канавы.

Голиаф – жеребец пивоварни, дружелюбный гигант, дважды в неделю доставлявший в паб телегу, нагруженную пирамидой пивных бочек. Он был послушным малым, который обожал яблоки и морковь и пугался всех самолетов, снующих туда-сюда с аэродрома. Убежать в поле, расплескивая на ходу бочки с элем, – обычное для него дело. Фэй знала, что отцу необязательно помогать вытаскивать Голиафа из канавы. Просто он решил избегать ее. По крайней мере, пока не решит, будто дочь забыла все упоминания о том, что ее мать была замечена в сговоре с ведьмой.

Но если он полагал, что Фэй собиралась оставить сей факт без внимания, то сильно ошибался.

Она проглотила овсянку, закончила с делами по дому, затем, утратив остатки терпения, запрыгнула на велосипед. Ей нужно было допросить ведьму.

Мчась по деревне, Фэй рассекала колесами велосипеда лужи, оставшиеся после ночной бури. Вудвилл сиял в лучах утреннего солнца. Постройки эпохи Тюдоров склонялись над крытыми соломой домиками и мощеными улицами. Красные, розовые, белые и сиреневые петунии кучковались в подвесных корзинах возле каждой входной двери. Даже огрехи военного времени – мешки с землей на каждом углу, ведра с песком и водой, приготовленные на случай возгорания, заклеенные крест-накрест скотчем окна – после прошлой ночи казались странно обыденными и успокаивающими.

Мясник и пекарь уже приступили к работе, и жители деревни упорядоченно выстроились в очередь с продуктовыми книжками в руках. Фэй улыбнулась и помахала знакомым лицам, то есть всем. В любой другой день она бы остановилась, чтобы поболтать, но сегодня утром у нее была миссия, а коттедж Шарлотты был спрятан глубоко в лесу, что предполагало долгую поездку до конца тропы, а затем еще более долгую прогулку.

В конце Вуд-роуд Фэй увернулась от вереницы школьников в противогазах, следовавших за своим учителем на тренировки по воздушной тревоге. Именно тогда она заметила белую лошадь и телегу Дорис Финч, которая сворачивала с дороги к выезду из деревни.

Дорис жила в коттедже на углу Оллхоллоус-лейн. После кончины мужа, Кенни, она взяла на себя заботы о доставке молока. В деревне Дорис очень любили. Она всегда приезжала вовремя и в любую погоду дарила жителям бодрую улыбку. Чего нельзя было сказать о Кенни, который вел себя грубо и с покупателями, и со своей семьей. Было бы жестоко заявлять, что внезапная смерть Кенни от пневмонии две зимы назад – лучшее, что случилось с Дорис, но невозможно отрицать, что с тех пор, как они похоронили его на кладбище при церкви Святой Ирины, ее походка обрела легкость.

Их сын Герберт, прекрасно смотревшийся в военно-морской форме и лихо сдвинутой набекрень фуражке, ехал в повозке и пролистывал спортивные страницы «Дейли Миррор». Фэй вспомнила историю, о которой накануне упоминал мистер Пейн, и с новой силой налегла на педали, дабы догнать семью Финч.

– Доброе утро, Герберт, – крикнула она, петляя за повозкой. Пустые бутылки звякали друг о друга на особо ухабистых местах.

Парень опустил газету и улыбнулся, у него отсутствовал один зуб.

– Фэй Брайт, собственной персоной. – Это была не совсем та беззаботная улыбка, которую он демонстрировал, отправляясь на войну прошлой осенью, но в ней все еще проглядывался бодрый настрой. Он был всего на два года старше Фэй, но выглядел совсем взрослым в своей форме. – Как поживает твой старик?

– Да с ним все в порядке, – сказала Фэй, по инерции вставая на педали. – Значит, тебя отпустили в отпуск на берег?

Улыбка Герберта слегка померкла.

– Всего на пару дней. Сейчас как раз возвращаюсь. Мне нужно успеть на поезд.

– Папа говорил, что ты вошел в состав атлантического конвоя на большом старом линкоре. Должно быть, это захватывающе.

Улыбка Герберта осталась прежней, но он опустил взгляд.

– Моментами.

Фэй читала в газетах об ужасных сражениях, в которых участвовали атлантические конвои, и Герберт, вероятно, оказался в самой гуще событий. Она почувствовала, что пора сменить тему.

– Вчера вечером у нас с мистером Пейном завязался занятный разговор, – сказала она.

– А, да? Как там здоровяк?

– Все тип-топ, не жалуется. Мы патрулировали улицы прошлой ночью, и он упомянул, что по пути сюда ты видел нечто странное из окна поезда.

– О, ради… – Герберт сложил газету и повернулся к матери, управлявшей повозкой. – Мама, ты уже всем растрезвонила в этой чертовой деревне?

Дорис изогнула шею.

– Нечего меня обвинять. Это же ты… О, привет, Фэй.

– Здравствуйте, миссис Финч.

– Как твой папа?

– Порядок, не…

Герберт прервал любезности, огрызнувшись на мать:

– Кому еще ты рассказала?

– Не помню, Герберт, и я не знала, что это секретная информация.

– Значит, всем на свете.

– Не всем, – парировала миссис Финч, одарив Фэй дерзкой ухмылкой.

– О, прекрасно. Мне знаком этот взгляд, мама, – произнес Герберт. – Не знают только слабослышащие и мертвецы в могилах. Все решат, что я свихнулся.