Верещагина явно обошли вниманием. Он это чувствовал всеми фибрами горячей души, распахнутой, как и у многих заурядных кобелей, навстречу светлому чувству. А был он крайне самолюбивым в отношениях с женщинами. Он верил в свою неотразимость, но как-то странно подбирал себе партнерш. Он женился уже четырежды и каждый раз в супружество вляпывался, как воробей в лепеху коровьего дерьма. Как-то Сергеев, по поводу его очередного развода и желания вступить в новый "счастливый брак", рассказал Олегу старую байку про того самого воробушка, который, изголодавшись и истосковавшись по теплому гнезду, замерз налету в зимнюю стужу и упал с небольшой высоты в свежую, теплую коровью лепеху. Казалось бы, надо радоваться удаче, но воробей отогревшись, зачирикал. Мимо пробегала лиса: естественно, она моментально отреагировала на бодрое пение птахи – вытащила из тепла и сожрала. Мораль проста: "если уж попал в говно, то не чирикай"!

Психоаналитики из морга подвергали искус и несчастье Олега всестороннему анализу. Был выявлен слабый пунктик, камень преткновения, с позволения сказать, locus minoris resistentiae. Верещагин, в действительности, был обделен женским вниманием в силу организационных ошибок – он сам себя подписал на персистентный "вязкий брак", напрочь обрубавший реальные возможности к свободному полету. Можно было удивляться тому, как очередная жена-психопатка не обрубила ему, наконец, самый дорогой "конец"! Порой на Олега было больно смотреть: маска печали не сходила с лица, он выглядел хуже, чем молодой красивый олень, у которого есть все – ветвистые рога, бойкие копыта, другое оружие. Но именно двуногая, противоположнополая судьба никак не давала ему, сперва, словно по команде "шпаги наголо!", решительно оголить, а затем вложить в подходящие ножны "верный клинок". Когда долго ждешь такой команды, все время держа руку на эфесе шпаги, конечно, возникают нервные сшибки. Хуже, если команда подана, но нет достойного фантома для нанесения удара – тогда руку сводит судорога. Так рождается невроз!

Некоторая неприятная симптоматика, связанная со сложностями реализации природной специфической потенции, уже начинала скрестись в паховой области. Психоаналитикам из морга приходилось изощряться – настойчиво искать средства медицинского характера. Нервная система Олега имела такую конструкцию, что ему был необходим некий психологический допинг. Таким допингом и, вместе с тем, явным крючком, на который насаживают мужскую особь (тестис, простату, печень и так далее), было видимое очарование его персоной. Такими демонстрациями мастерски владеют развитые женщины, мечтающие выйти замуж. Хитрые сучки, быстро раскусив Олежека, не тратя сил, просто открывали пошире рот, изображая почти дебильный восторг, очарование, полнейшую податливость и покорность – и он был готов! Казалось, очумевшие от любви дамы предлагают себя в качестве пеньки для витья веревок. Но это была только премедикация. Затем,.. именно Олега вводили в полный наркоз и в таком состоянии начинали вить из него самого веревки – крепкие, основательные, шикарные, разноцветные.

Финал был обычен и прост, как ум сварливой женщины: когда основательная пребенда (доход, имущество), как в католической церкви, были достаточными, пропадало женское обаяние и таяло очарование. Наружу вылезал примитивный персистор, то есть криогенный элемент с двумя устойчивыми состояниями, применяемый в вычислительной технике в качестве памяти. Команды были сугубо двоичными – неси, давай! Ему, уже, в общем-то, зрелому мужику, никак не удавалось понять простую истину: браки совершаются на небесах, то есть на искреннюю любовь необходимо благословение Бога. Ясно, что только подделка дается бесплатно (как сыр в мышеловке) и без благословения – просто подойди к любой помойке и выбирай среди огрызков и отходов себе пару.

Сабрина не очаровалась Олежеком, и он завял, притух, как говорится. Однако здравый смысл и дружеская солидарность проснулись в нем на лестничной клетке, и Зевс молвил:

– Да, очень интеллигентно и со вкусом нас отшили! Но только таких женщин и стоит уважать.

Верещагин еще по наущению Сергеева прочно спаялся с новыми работодателями, между ними установились доверительные отношения: Олег обладал бесспорно позитивными качествами – честностью, порядочностью, умением трудиться самозабвенно до полного изнеможения. Он был предприимчив и неутомим в поисках совершенства на любом поприще – будь то спорт, наука или предпринимательство. Но в женском вопросе, как не крути, он был, безусловно, отпетым мудозвоном. Как-то наглядевшись на Танталовы муки своего друга, Сергеев изобрел для него маленький стишок, произнесенный по случаю его очередной женитьбы с искренним соболезнованием:

Почему-то его новая избранница – очередная толстозадая тюха (это был еще один объект преткновения!), решила воспринять этот стих, как свидетельство ее особой положительной роли в жизни Верещагина. Она решила, что здесь таится намек на ее мессианскую задачу, которую она вместе с Олежеком будет решать, лежа на диване. Сергеев, поняв, что камень, запущенный из поэтической пращи, попал не в голову новой подруги Олега, а в зад какому-то горемычно тупому существу, преподнес по случаю новое творение, надеясь на просветление означенной особы (Очарование):

Нет слов, метафора здесь заложена была сложная, да и понять было трудно с лета: где зеркало, кто прорицатель, где фантом, что, собственно, есть текст, а что подтекст? Но суженая-ряженая решила, что стихотворение – акт превентивно-воспитательный, а посему аплодировала ему, радуясь как дошкольник, впервые попавший на новогоднюю елку.

Слава Богу, что все спорные мысли и святые мужские терзания остались за железными дверями квартиры Сабрины. Внутри же помещения, у женщин, кипела бурная деятельность – подмывание, кормление, гуление, пеленание. Муза вела себя довольно странно: сперва она, доходя до дрожи, пугалась притрагиваться к ребенку, словно опасаясь невзначай ему повредить неловкими движениями, затем, быстро поднаторев, напрочь отстранила Сабрину от забот санитарки и медсестры одновременно.

Когда все материнские функции были выполнены сполна, женщины прилегли на диваны отдохнуть, причем, Муза расположилась ближе к ребенку, давая Сабрине отдохнуть после серьезных испытаний в роддоме. И здесь начались исповеди. Застрельщицей, конечно, выступала Сабрина. Действовали подруги, как истинные гурманы, умеющие тешить себя неспешными рассказами и взаимными расспросами. Ни один писатель не сможет передать колорит таких разговоров, если даже запишет все слово в слово.

– Музочка, ты не поверишь, – сказала Сабрина взволнованно, – но меня, скорее всего, преследует какая-то мистика. – Я попадаю в поле непростых совпадений. Мне необходимо с тобой посоветоваться, ибо я теряюсь в догадках.

Муза насторожилась и было от чего, – заявление-то делалось категоричное:

– О чем ты, Сабринок, может быть конфликты с медициной, с ее носителями?

– Нет, нет…Здесь как раз все отлично, если Ад можно назвать "отличным", – продолжала Сабрина, – но я не могу разобраться с Сергеевым. Мне в роддоме наложили столько дерьма на загривок, что я теряюсь в догадках.