Во что же нам верить? В высший суд? В светлое будущее? Нет никаких предпосылок к тому, чтобы гражданин моей страны вдруг всею душой уверовал в закон.

Во что верит Михаил Захарин, пожизненно осужденный? В закон он точно не верит, у него есть для такого неверия все основания. Но он верит в себя, в людей. Если бы не верил в людей – не написал бы книгу.

Он верит в нас.

Когда-то у меня была жизнь. Яркая, громкая, счастливая, полная всеми формами свобод и выражений – жизнь. Мое счастливое детство, подаренное мне моими родителями, плавно переходило в бурное спортивное юношество. Фазу подросткового бунта я проскочил практически незаметно и делал первые шаги во взрослую жизнь, которая требовала отвечать за свои слова и поступки.

Мне, как и каждому в эти годы, хотелось быть замеченным, в чем-то успешным, уважаемым если не всеми, то хотя бы большей частью своего окружения. Через этот соблазн все проходили, когда тебя подбадривает и подпинывает сзади твоя молодость, здоровый задор, амбиции и уверенность в том, что тебе всё под силу. Ты просыпался по утрам, выходил на улицу и шел завоевывать этот мир согласно своему «юношескому максимализму». И у тебя вроде получалось, ты двигался к своим целям, где-то нагло напролом, где-то аккуратно, никого не задевая. Тебя замечали, знали, здоровались, тебя любили девушки, ты отвечал им взаимностью. Ты старался быть надежным, порядочным человеком, верным другом, хорошим товарищем, обычной социальной единицей, которая стремится реализовать свой потенциал.

Ты был просто человеком, движимым своим представлением о счастье, пусть даже ошибочным. И тебе казалось, что так будет всегда, ты всегда будешь молодым, сильным, здоровым, свободным, что судьба будет тебе улыбаться и ничто не встанет на твоем пути.

И вот ты в расцвете сил и молодости идешь по залитой солнцем улице, наслаждаясь красотой и разнообразием видимых перспектив, пребывая в чудесном настроении, выстраивая не менее чудесные планы на будущее, – и вдруг! совершенно неожиданно на сумасшедшей скорости тебя сбивает огромный грузовик!

И всё! Вся твоя жизнь меняется моментально. Всё, что ты любил, чем жил, всё, что ты вынашивал, строил, лелеял, – всё летит к чертям!..

…Сначала черная, немая темнота. Мертвая тишина. Как будто и не было ничего. Ни жизни, ни бытия. Потом потихоньку появляются слабые проблески робких мыслей, через которые приходит понимание, что ты еще жив. Находишь себя в сознании, приоткрываешь глаза. Выходишь на свет из комы. Оглядываешься – и видишь лишь обломки своей уродливой, раскуроченной жизни, разбросанные в пустой тюремной камере для пожизненников.

Бездна тоски и боль! Отчаяние и обреченность становятся твоими сопровождающими… Деваться некуда.

Понимаешь, что жизнь осталась где-то позади. Впереди унылое существование и какое-то еле уловимое чувство, что-то вроде надежды…

И ты начинаешь вспоминать, что было.

Я попробую рассказать свою историю.

Хотите узнать, что испытывает человек, приговоренный к пожизненному лишению свободы? Я знаю, хотите. Но не пытайтесь. Вы даже и близко не подберетесь к той бездне отчаяния и чувства произошедшей беды, в которую вас несуразно опрокинула жизнь!

Попытка объяснить это состояние словами смехотворна. К тому же я не настолько виртуозно владею искусством слова, чтобы суметь приблизить вас к этому пониманию (да и нужно ли?).

Но я попробую.

Чтобы понять, что испытывает человек, приговоренный к пожизненному заключению, а впоследствии узнать всю череду методичных унижений и лишений, нужно буквально влезть в его шкуру! Но у каждого из нас своя судьба, свое место в этой короткой жизни и своя в ней роль. И я искренне рад, что вся эта страшная изнанка жизни, весь этот антимир обошел вас стороной. Но еще многих он застигнет и подомнет под себя, оставив от людей либо ничто, либо слабые воспоминания и короткую память.

Это глубоко личная история, написанная самому себе, о себе, с подразумеваемым гипотетическим читателем, который присутствует лишь в моем воображении и перед которым я не сочту нужным извиняться за мой стиль, за мое изложение мысли и многочисленные ошибки.

I don’t care! И это делает меня свободным в пространстве белого листа.

Это случилось со мной 27 декабря 2006 года. День Приговора. Он зафиксировался четко в моей памяти, как и все опасные в моей жизни дни. Человеческая память вообще избирательна, но почему-то самые тяжелые и трагические дни со всеми подробностями четко отпечатываются в наших воспоминаниях. И никуда не уходят.

День был по-зимнему теплый, и «снег осыпался бело». Это я успел почувствовать, когда проходил по тюремному двору, направляясь к машине, которая должна была везти меня на оглашение приговора в Иркутский областной суд. День был замечательный, и на улицах города царил предпраздничный ажиотаж. Новогодние приготовления и ожидания приводили всех людей к общему радушию и единому радостному порыву, пропитывая атмосферу города дружелюбием. Это дружелюбие было растворено в воздухе повсюду.

Все было как в прошлом году. Как в позапрошлом. Как будет и в следующем. Ничего не меняется внутри человека в преддверии Нового года. Качество и диапазон человеческих эмоций неизменны. Точнее, их химия. И такая же суета на красиво освещенных улицах города. Пробки, спешка, покупки, толкотня распродаж и усталые улыбки продавцов. Запах елки, мандаринов и шоколада – ничего не меняется! И внутри тебя, как и год назад, сладко подсасывающее ощущение неизбежно надвигающегося торжества. Такое щекотное чувство невесомости и эйфории, подпитываемое предвкушением тотального праздника. Ты знаешь, что скоро на тебя обрушится счастье, и тебе никуда от него не деться! Даже если у тебя полное отсутствие праздничной атрибутики, даже если ты в тюрьме, придавленный грузом тяжелейших обвинений, – все равно внутри тебя струится легкость. Все равно тебе никуда от этого не деться! И к концу декабря по старой привычке твой организм, на уровне химических реакций, начинает вырабатывать коктейль под названием «счастье». И ты с удовольствием поддаешься этой игре гормонов, увлекаясь сладким самообманом, потому как не поддаться силе праздника – невозможно, это означало бы признать себя ненужным, одиноким и совершенно заброшенным человеком. А этого так не хотелось, особенно здесь, в тюрьме. И поэтому в этот замечательный день я ехал за приговором с ощущением праздника в душе, но с тягостным предчувствием в сердце.

Наш кортеж выехал из ворот СИЗО. Он состоял из двух уазиков-«буханок» в сопровождении машины ДПС и пары УАЗов с вооруженными и злыми омоновцами в масках. Кроме этого, в хвосте плелась машина с оперативниками УБОПа, которые плотно занимались нами на следствии и вели наше уголовное дело (эта горстка людей заслуживает отдельного внимания, и я буду подбирать туалетные слова, когда буду рассказывать о том, как велись следственные действия).

Кортеж выехал из ворот СИЗО, и на большой скорости с сиренами, спецсигналами и мигалками мы двинулись в сторону областного суда. В двух уазиках серого цвета, в малюсеньких боксиках, ютились мы. Нас было семеро. Мы были молодыми, здоровыми, красивыми, сильными и энергичными парнями, которые умели и могли отстаивать свои взгляды. Мы любили жизнь, жизнь любила нас. Мы были уроженцами одного города. Очень часто прокуратура утверждает, что этот факт является чуть ли не основным признаком организованной преступной группы (ОПГ).

Мы летели без остановок, «крякая» спецсигналом налево и направо, прижимая всех к обочине. Даже если нам никто не мешал, мы все равно вынуждали его свернуть. Скорость наших машин была опасна для движения этого города. Машины были перегружены и надрывались из последних сил. Наши маршруты менялись каждый день. Кто-то из высоколобых начальников выдумал себе, что может быть совершено нападение. Мы врывались в город, как сумасшедшие. Дергано и резко передвигаясь от перекрестка к перекрестку, не снижая скорости, кренились на поворотах, терлись между рядами, тормозили, резко стартовали, тормозили снова, противно взвизгивая тормозными колодками. Неудивительно, что однажды мы сбили какого-то мужчину. Точнее, не наша машина, а машина ДПС («форд фокус»). И что вы думаете? Сотрудники ДПС оттолкнули сбитого мужика на обочину, быстро прыгнули по машинам и двинулись дальше, оставив его одного на тротуаре!