– Якорь! – скомандовала я капитану, когда мы приблизились к побережью.

Нам придется подождать здесь до завтра, чтобы продолжить путь вверх по реке. К тому же пора начать подготовку к встрече. Я не посылала никакого известия о визите, но не сомневалась, что мой корабль будет замечен и Антонию о нем доложат.

В ту ночь, когда корабль мягко покачивался на якоре, мне снились странные сны: образы предков, давно ушедшая в прошлое жизнь, а потом римлянин в восточном одеянии. Сбросил ли он свою тогу? Значит ли это, что я увижу незнакомого мне Антония? А он увидит Клеопатру такой, какой меня видел Цезарь, – в облике дочери Востока? Мы будем новыми друг для друга.

На рассвете мы поставили особые паруса – пурпурные, пропитанные эссенцией кипарисового масла. При дуновении ветра они распространяли его аромат. Однако, двигаясь по запруженному лилиями водному пути, приходилось полагаться не на ветер, а на гребцов. По этому случаю обычные сосновые весла заменили на парадные, с серебряными лопастями. Музыканты с флейтами, дудками и арфами, задававшие ритм гребцам, заняли места на верхней и гребной палубах. Временно, лишь на этом коротком отрезке плавания, обветренных матросов на палубе заменили женщины, одетые нимфами. Одни стояли у руля и поднимали снасти, другие держали курильницы, над которыми вились тяжелые клубы дыма, благоухающего ладаном и миртом. Их относил к берегу ветер.

Хармиона облачила меня в ниспадающий складками наряд Венеры. Золотистая, почти прозрачная невесомая ткань окружила меня волшебным сиянием. На палубе тем временем устроили золоченый павильон в виде священного грота под роскошным балдахином, а установленное в нем ложе покрыли леопардовыми шкурами. Прежде чем мы бросили якорь, я возлегла там. По обе стороны от меня стояли красивые отроки-купидоны с опахалами из страусиных перьев. Эта сцена максимально соответствовала тому представлению о Венере, которое внушали нам произведения искусства. Медленно и величаво корабль плыл сквозь водяные лилии вверх по течению, а я все это время сохраняла принятую позу. На берега реки сбегались люди; скоро там стало трудно протолкнуться от изумленных зевак. Хармиона и Ирас, одетые наядами, стояли у кормила и бросали им цветы.

Когда река расширилась, превратившись в уютную гавань, я велела купидонам позвать капитана. По его прибытии я приказала не швартоваться у пристани, но бросить якорь прямо посередине гавани.

– Мы не сойдем на берег, – заявила я. – Мы не ступим ногой на землю Тарса, пока нам не окажут почести здесь, на борту.

С моего ложа было хорошо видно, что от забитой народом пристани отвалила и устремилась к нам маленькая лодка с римскими командирами на борту. Один из них встал и начал что-то кричать, сопровождая речь энергичными жестами.

– Узнай, чего они хотят, – велела я моему придворному управляющему.

Он подошел к поручням и перевесился через них, чтобы поговорить с римлянами.

Их маленькое суденышко было переполнено людьми, а тех, в свою очередь, переполняло любопытство. Один за другим они поднимались и вытягивали шеи, опасно раскачивая лодку.

– Доверенный трибун префекта Антония спрашивает, кто мы и с какой целью, – доложил управляющий.

Над ответом я размышляла недолго.

– Скажи ему, что прибыла Афродита, желающая пировать с Дионисом ради блага Азии.

На лице управляющего отразилось удивление.

– И постарайся не смеяться, когда будешь это говорить. Чтоб все прозвучало достойно, с официальной серьезностью.

Он выполнил все точно, и я с интересом наблюдала за растерянным римлянином, явно не знавшим, как на такое реагировать.

Наконец мой управляющий вернулся.

– Он говорит, что его благородный командир, наместник Антоний, приглашает тебя отужинать с ним сегодня вечером на приветственном пиру.

– Передай ему, что я не желаю сходить на берег в Тарсе, но сама приглашаю благородного Антония, а с ним и видных граждан города стать сегодня вечером моими гостями на борту этого корабля.

Он отбыл на переговоры, а по возвращении сообщил, что сегодня благородный Антоний вершит суд на городской площади и мне надлежит почтить его, явившись туда.

– Должно быть, он сидит на помосте один, – рассмеялась я. – Ведь весь город собрался сюда, к причалам.

Потом, помолчав, я серьезно добавила:

– Ступай и повтори то, что я сказала раньше. Нужно, чтобы он явился ко мне первым.

Послание было передано, и лодка отгребла прочь, к пристани.

– А теперь, мой дорогой друг, – сказала я, – готовь все для пира.

Пока повара готовили угощение, а слуги убирали пиршественный зал, корабль медленно направлялся к берегу. Мы подошли к причалу, когда уже наступили сумерки. Нас окутала сине-пурпурная дымка, сливавшаяся с туманом курящихся благовоний. Были зажжены светильники, и волшебство дня уступило место магии ночи.

Уже совсем стемнело, когда звуки и появившиеся со стороны порта огни возвестили о появлении направлявшейся в нашу сторону процессии. Кто-то энергично шагал к причалу в сопровождении факельщиков, музыкантов, певцов, длинного хвоста свиты и еще более длинной вереницы любопытствующих зевак. Встать с ложа я не решилась, чтобы не нарушить тщательно выверенную позу, хотя мне очень хотелось узнать, кто идет.

Наконец сходни заскрипели, я услышала тяжкую поступь и увидела, как на борт один за другим поднимаются римские командные чины: легат, а за ним военные трибуны. Оказавшись на корабле, они, не в силах скрыть изумления, разглядывали светочи на снастях и приветствовавшую их диковинную свиту из нимф.

Антония среди римлян не было, и я на миг подумала: уж не остался ли он на берегу, чтобы поставить меня на место? Цезарь так бы и поступил – или нет?

Но тут он взошел на палубу и замер, уставившись на меня. Потом моргнул, набросил плащ на плечо и двинулся ближе.

Антоний остановился и с высоты своего роста воззрился на ложе, где возлежала я, опершись на локоть. Несколько бесконечных мгновений царила тишина: он смотрел на меня, я – на него.

На моей шее красовалось (скрывая медальон, который я не снимала никогда) ожерелье из огромных жемчужин; две жемчужины, самые крупные из когда-либо добывавшихся ныряльщиками, украшали мои уши; волосы локонами ниспадали на плечи. Ноги я подобрала под уложенное изящными складками платье, так что взору были открыты лишь украшенные изумрудами сандалии. Взгляд Антония пробежал меня всю, от волос до сандалий, и лишь потом обратился к моему лицу.

– Вот бессмертная Афродита на троне дивной работы, – наконец произнес Антоний.

Вот как – стало быть, он знаком с поэзией Сафо! Ну что ж, отвечу ему цитатой из Еврипида:

Бог Дионис, Вакх, веселье несущий, я прибыл в Элладу, В Фивы явился, где встречен был радостным криком. Женщин в менад обратил я, мужей же – в мохнатых сатиров, В руки вложив им свой тирс, жезл священный, лозою увитый.

– Добро пожаловать, Дионис.

Он огляделся по сторонам и посмотрел на свои пустые руки:

– Вот незадача – тирс-то я, похоже, забыл. Что за Дионис без жезла? Гай! Может, сбегаешь, принесешь?

– Сегодня он тебе не понадобится, – сказала я, протянув ему руку. Он принял ее и помог мне подняться с ложа. – Добро пожаловать, Марк Антоний.

– Это я должен приветствовать тебя. – Он покачал головой и поднял глаза на снасти, с которых свисали сияющие светильники на шелковых шнурах. – Да у тебя тут весь зодиак разом! – вырвалось у него изумленное восклицание.

– Ты же знаешь наших александрийских астрономов, – сказала я. – Со звездами мы на дружеской ноге.

– Да, конечно. Ваша страна полна чудес.

Антоний повернулся к своим людям, сделал широкий приглашающий жест и сказал:

– Добро пожаловать в Египет.

– Это следовало бы сказать мне, – заметила я.

– Ну так скажи.

Я подала знак музыкантам, и они заиграли приветственную мелодию.

– Добро пожаловать, дорогие гости, – провозгласила я.