– Кто выиграл гонку, Лаптон? – обратился он к новобрачному, чтобы скрыть приступ подступающего смеха.

Новобрачный вынул изо рта сигару.

– Гонку? – переспросил он, и легкая улыбка пробежала по его лицу. Ему явно не хотелось говорить о беге наперегонки к церкви. – Мы прибежали одновременно. Она первой коснулась двери, но я успел схватить ее за плечо.

– О чем это вы? – заинтересовался Джеральд. Беркин посвятил его в то, что жених и невеста затеяли беготню перед венчанием.

– Гм, – неодобрительно хмыкнул Джеральд. – А что заставило вас опоздать?

– Лаптон затеял разговор о бессмертии души, – ответил Беркин, – а потом не мог отыскать крючок для застегивания пуговиц.

– Ну и ну! – вскричал Маршалл. – Думать о бессмертии души в день собственной свадьбы! Неужели не нашлось другой темы?

– А что в этом плохого? – спросил новобрачный, его чисто выбритое лицо морского офицера залилось краской.

– Можно подумать, что ты отправлялся на казнь, а не на венчание. Бессмертие души! – повторил Маршалл с издевательской интонацией.

Но его реплика успеха не имела.

– И что ты на этот счет решил? – поинтересовался Джеральд, сразу же навостривший уши, услышав, что речь зашла о метафизическом споре.

– Сегодня душа тебе не потребуется, дорогой, – сказал Маршалл. – Только помешает.

– Господи! Маршалл, пошел бы ты и поговорил с кем-нибудь еще, – воскликнул, не выдержав, Джеральд.

– Да с радостью! – рассердился Маршалл. – Здесь слишком много болтают о душе, черт подери…

И он удалился разгневанный. Джеральд проводил его злым взглядом, который становился по мере удаления плотной фигуры зятя все спокойнее и дружелюбнее.

– Хочу тебе вот что сказать, Лаптон, – произнес Джеральд, резко поворачиваясь к молодожену. – В отличие от Лотти Лора не привела в семью болвана.

– Утешайся этим, – рассмеялся Беркин.

– Я не обращаю на таких внимания. – Новобрачный тоже засмеялся.

– Но расскажите об этом состязании. Кто его начал? – спросил Джеральд.

– Мы опаздывали. Лора уже поднялась по лестнице на церковный двор, когда подъехала наша коляска. Она увидела Лаптона, и тот стрелой понесся к ней. И тут она побежала. Не понимаю, почему ты так рассердился. Это что, унижает твою фамильную честь?

– Можно сказать и так, – ответил Джеральд. – Если ты за что-то берешься, делай это как следует или не делай вообще.

– Хороший афоризм, – отозвался Беркин.

– Ты со мной не согласен? – спросил Джеральд.

– Отчего же. Но меня утомляет, когда ты начинаешь говорить афоризмами.

– Пошел к черту, Руперт. Не только тебе сыпать ими.

– Вот уж нет. Я пытаюсь избавиться от них, ты же их вечно извлекаешь на свет божий.

Джеральд мрачно усмехнулся его шутке. Затем сделал неуловимое движение бровями, как бы освобождаясь от неприятных мыслей.

– Так ты не веришь в необходимость соблюдать определенные нормы поведения? – строго потребовал он ответа.

– Нормы? Вот уж нет. Ненавижу нормы. Впрочем, для черни они необходимы. Но если ты что-то собой представляешь, слушай только себя и делай то, что нравится.

– Что ты подразумеваешь под «слушай себя»? – спросил Джеральд. – Это из разряда афоризмов или клише?

– Поступай так, как хочется. Порыв Лоры, побежавшей от Лаптона к церковным дверям, кажется мне великолепным. В каком-то смысле это почти шедевр стиля. Действовать спонтанно, повинуясь инстинкту, – одна из труднейших вещей на свете и единственная по-настоящему аристократическая.

– Надеюсь, ты не ждешь, что я отнесусь серьезно к твоим словам? – сказал Джеральд.

– Как раз жду, Джеральд. А я мало от кого этого жду.

– Тогда, боюсь, я тебя разочарую. Ведь, по-твоему, люди должны делать лишь то, что им нравится.

– Именно это они и делают. Но мне бы хотелось, чтоб они полюбили в себе личность – то, что делает их уникальными, отличными от других. Они же предпочитают подстраиваться под остальных.

– Что касается меня, – решительно произнес Джеральд, – то я бы не хотел жить среди людей, действующих спонтанно и повинующихся импульсу, как ты это называешь. В таком мире все тут же перережут друг другу глотки.

– Из твоих слов можно заключить, что тебе самому хочется перерезать другим глотки.

– Из чего это следует? – сердито спросил Джеральд.

– Никто не станет резать другому горло, если тот сам этого не хочет: если жертва не хочет быть зарезанной, ее не зарежут. Это истина. Чтобы свершилось убийство, нужны двое: убийца и жертва. Жертва – человек, которого можно убить, в глубине души он страстно желает быть убитым.

– Иногда ты несешь дикую чушь, – сказал Джеральд. – Никто не мечтает о том, чтобы ему перерезали горло, хотя многие с удовольствием оказали бы нам подобную услугу.

– Опасная точка зрения, – заметил Беркин. – Неудивительно, что ты боишься самого себя и что ты несчастлив.

– Почему это я боюсь себя? – возмутился Джеральд. – И несчастливым себя тоже не считаю.

– Похоже, у тебя есть потаенное желание быть зарезанным – вот тебе и кажется, что все точат на тебя кинжалы.

– Откуда ты это взял? – изумился Джеральд.

– Да все от тебя, – ответил Беркин.

Мужчины замолчали, между ними возникла странная враждебность, очень близкая к любви. Так случалось всегда, завязавшийся разговор постоянно подводил их к опасной черте, необъяснимой, рискованной близости, которая могла обернуться ненавистью, любовью или и тем и другим. Расставались они с напускной беспечностью, словно расставание было чем-то незначительным. И действительно считали его таковым. Однако сердце каждого после этих встреч оставалось обожженным. Невидимый огонь сжигал их. Но они никогда не признались бы в этом, желая сохранить легкие приятельские отношения – и не больше. Никаких пылких чувств – это было бы не мужественно и неестественно, считали они, совсем не веря в возможность глубоких отношений между мужчинами, и это неверие мешало развитию сильного, но постоянно подавляемого дружеского порыва.

Школьный день близился к концу. Шел последний урок, в классе была спокойная, ровная атмосфера. Проходили основы ботаники. Парты были завалены сережками орешника и ивы, ученики старательно их рисовали. Но солнце клонилось к закату, рисовать становилось все труднее. Урсула, стоя перед классом, старалась вопросами подвести детей к пониманию структуры и значения соцветия сережек.

Солнечный луч проник в выходящее на запад окно, щедро залил красноватым медным светом класс, обвел золотыми ободками детские головки, ярко осветил стену напротив. Но Урсула этого почти не заметила. Она была занята, день заканчивался, работа нарастала, как мерный прилив, чтобы, достигнув пика, отступить.

Этот день ничем не отличался от остальных, деятельность Урсулы больше всего напоминала состояние транса. Под конец, когда она торопилась закрепить пройденный материал, всегда начиналась некоторая спешка. Она засыпала учеников вопросами, желая увериться в том, что они усвоят необходимые знания к моменту, когда прозвенит звонок. Урсула стояла в тени перед классом, держа в руках соцветия, и, увлеченная объяснением, склонялась к ученикам.

Она слышала скрип двери, но не обратила на это внимания и потому вздрогнула, увидев рядом с собой в ярко-красных лучах лицо мужчины. Мужчина ждал, когда она обратит на него внимание, его лицо пылало огнем. Урсула ужасно перепугалась. Ей показалось, что она сейчас потеряет сознание. Все подавляемые подсознательные страхи вырвались на волю.

– Я напугал вас? – спросил Беркин, пожимая ей руку. – Я думал, вы слышали, когда я вошел.

– Нет, не слышала, – пролепетала Урсула, еле найдя в себе силы заговорить. Рассмеявшись, Беркин попросил извинения. Урсула не поняла, что его рассмешило.

– Здесь довольно темно, – сказал Беркин. – Не зажечь ли нам свет?

Сделав несколько шагов в сторону, он повернул выключатель. Лампа ярко вспыхнула, осветив и изменив класс: пропала та волшебная магия, которая присутствовала до прихода Беркина. Повернувшись, он с любопытством взглянул на Урсулу. Ее глаза удивленно округлились, губы слегка подрагивали. Казалось, ее внезапно вывели из сна. Красота девушки была живой и нежной, как слабый блик закатного луча на ее лице. Беркин смотрел на нее, испытывая неведомое дотоле наслаждение и ощущая безотчетную радость в сердце.