— Слушай, Алиса, может ты сможешь уснуть, если я спою тебе колыбельную? — несмело предположил я. — Не ту, конечно, что идёт по телевизора, но вдруг..?
— А давай! — неожиданно весело ответила сестра. — Мне всегда было интересно послушать, как ты поёшь!
На секунду я пожалел о своём предложении, но делать нечего: Алиса уже согласилась, а значит, пути назад нет, и надо петь. Набрав полные легкие пыльного воздуха, я, сидя на старом ковре около телевизора, запел. Запел тихо, несмело и не особо красиво — я едва ли попадал в ноты. Вот только знакомая мелодия, вытаскивающая самые тёплые воспоминания из самых сокровенных уголков души, всё равно оставалась такой же прекрасной, как бы я не уродовал её своим хриплым, низким голосом. И даже теперь, разбиваясь о стены маленькой комнатки, мотив колыбельной возвращал меня в старшие классы, словно и не было этих двух лет после окончания школы, словно я только-только сдал экзамены и, обвязав синий пиджак вокруг пояса, мчался к Наташе с букетом цветов, которые изначально были куплены для нашего учителя. И словно никакого расставания никогда и не было, а она до сих пор ждёт меня, сидя на лестнице в подъезде с баночкой дешёвого энергетика. И пускай мою попытку в пение нельзя было и сравнить с тем, как пела она, что-то дорогое мне и родное всё же было в этих, звучащих так несмело и так глупо, строчках. Словно эта колыбельная была не просто сочетанием слов с нотами, а кусочком Наташи, воплощением её души, её чувств и её разума, и чем дольше я пел, тем быстрее билось сердце у меня в груди от ощущения, что она сейчас где-то рядом, стоит и смотрит на меня своими зелёными, с рыжими «солнышками» вокруг зрачка, глазками, а на её лице сияет самая светлая, самая искренняя и самая родная для меня улыбка.
На долю секунды я и правда поверил, что она стоит где-то здесь, оттого и обернулся, и только окинув взглядом комнату понял, что в таких ситуациях доверять непонятным чувствам внутри себя не стоит. Как она могла бы оказаться здесь, если совсем недавно она стояла в оперном театре перед народным хором «Свята» в белоснежном платье? Видимо — то ли от голода, то ли от долгого отсутствия сна — мой мозг потихоньку начал сходить с ума. Надо всё-таки ложиться пораньше. Слава богу, Алисе удалось заснуть под моё пение, так что мне не пришлось бы сидеть с ней до самого утра только чтобы ей не было страшно. Расстелив на полу ватное одеяло, я улёгся, сверувшись калачиком, словно младенец, и, укрывшись колючим коричневым пледом, принялся считать про себя до ста — лучший способ заснуть и избавиться от тревожных мыслей. И правда ведь, волноваться незачем: завтра придёт пенсия Алисы, и я смогу купить нам еды. А может в этом месяце мне даже удастся отложить немного на зимнее пальто сестрёнке. В любом случае, всё ведь будет, да и есть, хорошо. Вот только всё же было кое-что, что сбивало меня со счёта, и каждый раз, едва доходя до двадцати, я начинал путаться между цифрами и навязчивыми мыслями, нет, скорее воспоминаниями о ней.
Первое сентября. Нарядные, в синих пиджачках, мальчики и, в пышных платьишках, девочки с белоснежными бантами в волосах в несколько рядов выстроились на линейке, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и ожидая, когда же их распустят по домам. Вернувшиеся с моря загоревшие ребята стояли с гордым видом в первом ряду, чуть за ними располагались отличники, всё лето читавшие книги в своих комнатах, отчего их кожа была белее снега, и только уже за ними всеми, теребя розовые пряди и что-то бормоча про себя, стояла пока никому не знакомая девочка, которая была бледнее даже самого старательного отличника. Когда десятые классы только формировались, многие друзья специально выбирали одинаковый профиль, чтобы учиться вместе, но были и одиночки, которые попадали в абсолютно новую компанию. К таким обычно подходили, спрашивая: «О, ты из «А» класса? Здесь же собрались бывшие девятые «В» и «Г», зачем ты пошёл сюда?» Вот только к странной девочке, одежда которой едва ли напоминала школьную форму, а чёлка закрывала половину лица, почему-то никто не подходил. Кажется, она перевелась из другой школы или что-то в этом роде, так что даже среди десятиклассников, ещё не успевших хорошо познакомиться друг с другом и разбиться на групки, она уже была чужой. Знала о ней только одна девчонка из нашего нового класса — пианистка Люба, которая любезно сообщила всем нам, что они с новенькой вместе учатся в музыкальной школе, но та, в отличие от самой Любы, не имеет «ни слуха, ни голоса».
— И имя у неё странное, — говорила Люба, наслаждаясь тем, что ей наконец удалось оказаться в центре внимания и одноклассники в кои-то веки слушают её, — то ли Кристина, то ли Каролина, никто не знает — она ни с кем не общается.
— Она эмо что ли? — всё-таки перебил Любочку мой лучший друг Гриша, высокий широкоплечий парень, с которым мы дружили ещё с начальной школы, а может вообще с детского сада. — Одета чёрт знает во что! Я, конечно, тоже не в восторге со школьной формы, но я же не прихожу в полосатых чулочках.
— А майка, посмотрите, это что вообще такое? — тут же встряла в разговор Ира — главная модница класса. — Кто вообще так одевается? Это же даже не прилично, выглядит так, словно она украла бельевую майку у своей мамы! Да и прическа, если честно, не восторг, такие чёлки — это прошлый век, как и сочетание чёрного с розовым. И эти ботинки, просто представьте, как потеют её ноги! — девочка противно захихикала и несколько её подружек, стоящих рядом, тут же повторили за ней, словно своего мнения у них не было вообще.
Я обернулся, чтобы посмотреть, как там новенькая, и, к своему удивлению, обнаружил, что девочка, развернувшись, быстро побежала в сторону школы. «Ну вот, не успели позакомиться, уже довели её до слёз» — с сожалением подумал я, а потом, махнув рукой Грише, чтобы тот чуть что прикрыл меня, быстрым шагом двинулся за ней. Ведь нельзя так делать! Нельзя, но все продолжают судить лишь по внешнему виду и так будет всегда: встречают по одёжке, да и провожают, в целом, тоже. Через запасную дверь войдя в школу я быстро окинул взглядом помещение: стены, которые мы весь июнь красили в бирюзовый цвет, сбитые уголки лестницы, перила, на которых маркером оставили автографы учащиеся этой школы, скользкий, только вымытый плиточный пол и чёрное пятнышко на самой верхней ступеньке лестницы — новенькую. Прислонившись к стене, она сидела, не переставая теребить розвую прядь — видимо слишком волновалась.
— Девочка! Девочка из десятого «А»! — позвал её я и, пока она медленно поднимала голову, пытаясь понять, то ли кто я, то ли где она, уселся рядом. — Ты в порядке? Не обращай на них внимания, они ко всем так относятся. Подумаешь, ботинки у тебя не такие! Они сами-то еле стоят на своих каблуках, да и мозолей наверняка уже понатирали.
Новенькая удивлённо посмотрела на меня, словно я говорил на другом языке, но я не собирался останавливаться:
— И насчёт музыки тоже, не все умеют петь! Я вот тоже плохо пою, так что Люба могла сказать то же самое и про меня. Ты не переживай главное, ещё вольёшься в коллектив!
В воздухе на пару секунд повисло неловкое молчание.
— Я не слышала, что вы там говорили, я в наушниках была, но спасибо, что сообщил, — после почти минутной паузы наконец ответила девочка. — Тебе ещё что-то надо?
К этому моменту я перестал понимать что-либо вообще: если она не слышала, как девочки хихикали над её одеждой, почему она так резко решила уйти с линейки?
— Я убежала, потому что мне стало плохо, — словно прочитав мои мысли сказала девочка, а потом, схватив мою ладонь и положив её себе на макушку, добавила, — Вот, потрогай, у меня голова почти закипела. Когда красишь волосы в чёрный, такое бывает очень часто. За это лето я теряла сознание несколько раз, так что уже знаю, когда надо бежать в тень. А теперь, раз уж ты такой хороший, принеси мне стаканчик воды, пожалуйста.
Сначала я хотел было начать возмущаться — кто она такая, чтобы мне указывать и почему это я должен нести ей воду? Но потом, присмотревшись к ней внимательнее, понял, что она и правда держится из последних сил, и ей действительно нужен этот стакан воды. Бросив свой портфель на лестнице рядом с девочкой, я, перепрыгивая через несколько ступенек, помчался в столовую, не переставая думать о новенькой. Кто она такая? Почему перевелась в нашу школу? Зачем так странно и так провокационно вырядилась на первое сентября? И какое же у неё сложилось впечатление обо мне, после того как я начал наш разговор с рассказа о том, что же про неё говорят мои друзья? Хотя она ведь должна понимать, что делал я это не со зла, а напротив, хотел успокоить и поддержать её? Этого мне было не понять — за весь разговор новенькая ни то что не улыбнулась, она вообще не проявила ни одной эмоции, так что можно было подумать, что я общаюсь с роботом. «Ей просто было плохо, — успокаивал себя я. — Она не зла на меня, просто сейчас не в лучшем состоянии, да и тему для разговора я выбрал не лучшую… Мог бы я спросить хоть её имя!» Чем больше я размышлял на эту тему, тем сильнее разгоралось внутри меня чувство стыда за всё что я сказал ей, и, хоть я и понимал, что ничего плохого я не сделал вообще, на душе было паршиво. Быстро налив в стеклянный стаканчик из столовой воду из под крана, я молнией метнулся обратно к новенькой, по прежнему сидевшей на лестнице, прислонившись головой к стене.
