– Давай, жду.

Очень скоро он вышел. Высокий, такие же блондиновые перьевые волосы. Белая рубашка с длинным рукавом не заправлена и неряшливо болтается у бедер, через плечо школьная сумка. Когда он увидел меня, на лице его растеклась несимметричная улыбка. Он спустился по ступеням и крепко, по-дружески мы обнялись. От его острых костей мне стало по-особому приятно, будто я вернулся к чему-то давнему, близкому. Наконец мы разомкнулись, и он сказал:

– Блин, не ожидал тебя увидеть. Ты как вообще?

– Все нормально, учусь сейчас в десятой школе.

– Ого. По-прежнему с той семьей?

– Да, по-прежнему с ними. Вот часто думал о тебе и решил наконец навестить.

– И правильно сделал. Тоже частенько думал, как ты там с этими двоими. Надеюсь, они славные?

– Да, они очень хорошие.

– Это самое главное. А то я все опасался, не продадут ли тебя в рабство или не ставят ли на тебе какие-нибудь эксперименты.

– К счастью, я вел себя хорошо и до этого не дошло.

– По-прежнему юморишь, отлично!

– Да, без этого никак, – ответил я с улыбкой, не зная, что еще сказать.

Несмотря на то, что с Мишей мы были одними из самых тихих мальчиков в детском доме (по этому принципу мы, впрочем, и сблизились), бывало, нас так сильно смешили незначительные вещи, что мы, забиваясь подальше от взглядов других, до боли негромко смеялись, вдавливая смех в себя и стараясь так не выдавать нашу неожиданно нашедшую эйфорию. Нас веселила не столько ситуация, сколько понимание, что именно мы вдвоем увидели комичную деталь, что именно мы вдвоем знаем о ней.

– Ну, а ты как? – спросил наконец я. – Как жизнь?

– Я нормально, как можешь заметить по моей школьной одежде, по-прежнему живу в детском доме.

– Да ладно, нормально ты одет.

– Да я прикалываюсь. Этими брючками я подцепил не одну девчонку.

– И что, ни одна не смогла убежать?

Мы загоготали.

– Да что, нормально я в целом, не жалуюсь, – сказал Миша, когда мы успокоились. – Когда ты ушел, первое время, признаюсь, мне было так себе. Тем более ты не приходил. Ужасный ты человек. Хотя я тебя понимаю, кто захочет возвращаться туда.

– Да… так получилось, – стыдливо отвечал я.

– Ну, я очень рад, что сейчас ты здесь, не забыл, кто я.

– Да, я тоже рад тебя увидеть. Забудешь такого.

– А так, знаешь, после тебя мало что изменилось. Только люди туда-сюда приходят. Было вообще года два, когда воспитатели каким-то потоком менялись, одна за другой. А, ну из нового: нам сделали элитный ремонт, весь коридор переделали, там все теперь в белом, как в раю, ну или в психбольнице, кому что ближе. А, еще кровати новые ввезли где-то год назад. Реально новые. Даже не с мусорки.

Слова его меня снова рассмешили, и я резко выпустил воздух носом, чуть не подавившись.

– А как наши, Марина, Олег, Эмир? – спросил я.

– О… – издал он поникшим тоном. – Олег умер года три назад.

– Что? Из-за чего? – спросил я ошарашенно, думая, что это одна из его шуток, но говорил он дальше на полном серьезе.

– Задохнулся во сне. Утром поднялся шум, он лежал головой на бок, вся подушка в слюне. Такое себе было зрелище.

– Какой ужас… И никто не подумал, что его…

– Убили? Да нет. К нам приезжали следователи, опрашивали нас, тем более он никому дорогу не переходил, над ним подшучивали, но не более. У него просто были проблемы с дыханием. Он то хрипел, потом переставал, когда ему давали таблетки, а затем все по новой.

– Понятно.

– Так, только давай ты не будешь делать такое лицо и грустить в нашу встречу. Я понимаю, жалко, но что поделать.

Я смирительно кивнул.

– Так, – протянул он, – что касается других. Марину забрали спустя, наверное, год как ты ушел. Точнее, через год, как тебя забрали. Ее, кстати, печатали в газетах, она даже занимала призовые места на областных соревнованиях по своей этой гимнастике. Вообще красотка стала. А Эмир по-прежнему с нами, ходит на каратэ, думает, что он уже великий боец: вечно сосредоточенный, готовый к нападению с окон и потолка. Этот дурачок недавно подцепил ветрянку и его положили в больницу…

Миша решил опоздать на следующий урок, и мы еще долго рассказывали друг другу что-то из своих жизней – ушедших далеко от чего-то общего, но стремительно к нему возвращающихся. В конце разговора мы условились, что увидимся через пару дней здесь же, у школы, а затем попрощались. После этой встречи Миша снова вошел в мою жизнь, мы возобновили наше когда-то прерванное тесное общение. Мы стали приезжать к друг другу, гулять после школы, болтать по телефону. Он много курил, жаловался мне о тупости окружающих, но по-прежнему оставался добрым и веселым парнем, а его острый, живой ум готов был подхватить любое мое размышление. Я был безумно рад вернуть эту частицу своей прошлой жизни и, наверное, это было единственное, что я действительно хотел вернуть из того времени.

На удивление, вторую ночь в хостеле я проспал крепко: мне снилось, как в растерянности я стоял посреди огромного стадиона, где зрители подпрыгивали и кричали, а затем справа прямо перед собой я увидел линию стоящих мужчин, одетых в шорты и футболку; через пару мгновений я услышал постепенно усиливающийся гул сзади и, обернувшись, увидел бегущих мужчин с палочкой в руке; я понял, что я на эстафете, приготовился, и после того, как мужчина с моей дорожки, вышедший вперед остальных, передал мне палочку, я побежал.

Проснувшись утром и не желая слышать спящих, я взял из слегка скрипнувшей тумбочки кофту на замке и вышел на потеплевшую по сравнению со вчерашним утром улицу. Бесцельно бродя по тротуару, тянущемуся вдоль дороги с редко проезжающими машинами, я почувствовал, как сосет желудок, и решил позавтракать. Я нашел какую-то пекарню, взял выпечку. После перекуса я направился к парку рядом с хостелом, чтобы, как и вчера, осесть там на пару часов и как следует подумать. Я хотел окончательно подтвердить свое решение, которое я принял ночью на кухне, – я решил ехать к Неле снова.

Я провел время до обеда в парке, затем вернулся в номер и уснул. Ближе к вечеру вновь я вышел на улицу, прогулялся по каким-то улочкам и поехал к ее работе. Она вышла значительно позже восьми. Та же сцена: прощание у дверей, я пересекаюсь с ее коллегой и следую за ней. В этот раз на Неле были коричневые узкие брюки, голубая свободная кофточка и те же обувь и сумка, что и вчера. Браслета на запястье не было. Волосы были собраны в низкий хвост. Она подошла к остановке, а я встал сбоку так, чтобы я не был виден ей за пластиковой коробкой. Вскоре подошел троллейбус. Она села спереди. Всю поездку мне виднелся лишь ее затылок – я стоял в середине салона. Я был твердо уверен, что исполню то, что задумывал, то, чего не смог сделать вчера. Я говорил себе, что эта захватившая меня неуверенность была ошибкой сознания, собственной ложью, в которую я поверил. Но, когда я вышел за Нелей из троллейбуса и пошел за ней тем же путем, что и вчера, я был в смятении: мне хотелось подойти к ней, и в то же время меня снова удерживал страх, что-то тянуло меня назад, отталкивало. Я начинал делить мысли с кем-то вторым, он не давал мне приблизиться к ней. Я не мог уловить подходящего момента, когда я должен был бы ускориться, чтобы догнать ее, обратиться к ней. Вновь я стал сомневаться, говорить себе, что я ей не нужен, что мое появление в ее жизни нисколько не обрадует ее. Я сдавливался изнутри, сворачивался. Снова я дошел до конца девятиэтажки и проводил ее до дома взглядом. Снова я отпустил ее.

Я злился на самого себя, что не могу заговорить с человеком, которого ждал столько лет. Я чувствовал себя жалким, не способным на сильный шаг человеком. Беспомощным ребенком. Находясь в сквере часом позже, я хотел написать ей, покончить с этим мучающим меня состоянием. Я несколько раз открывал пустую страницу нашего диалога в социальной сети, печатал текст, но затем выходил, так ничего и не отправляя. Я говорил себе, что вновь избегаю трудностей – хочу просто написать ей вместо того, чтобы увидеться вживую. Но затем я переубеждал себя, приходил к тому, что письменная форма действительно будет тактичнее, не такой резкой по отношению к ней.