— Если я увеличу напряжение, то поджарю ему мозг. Хочешь? Мне то не жалко.

— Давай. Может тогда начнет говорить, а не хныкать себе под нос.

Человек, а его зовут…пусть будет Ярик, потому что на самом деле я не знаю, как его зовут — мне плевать. Нет, я знала, конечно, просто не запомнила — для меня он не человек. Уж простите. Наверно, каждая мать так и думает, потому что слыша такие истории, сразу представляет на месте истерзанных детей, своего. Я вообще не очень люблю прямую жестокость, и за это дело бы не взялась. Мои услуги другие, более деликатные, и в нашей конторе есть те, кто на таких вот ублюдках и специализируются, негласно помогая доблестной полиции, просто на этот раз я мимо не смогла пройти. Случайно увидела фото с места преступление, и как отключило. До сих пор стоит эта ужасающая картина перед глазами, поэтому я совершенно не испытываю сожалений, глядя, как Ярик извивается ужом на полу, плачет, и, очень надеюсь, на этом все. Только химчистку же делали…

— Что-то хочешь сказать? — елейно протягиваю, сцепив руки в замок и глядя ему прямо в глаза, — Малыш, если я вытащу кляп и не услышу ничего дельного — я тебе яйца отрежу и заставлю их сожрать. Заорешь — сначала это будет твой язык. Понятно изъясняюсь?

Судорожно кивает. Ему страшно. Он привык бояться, конечно, но сейчас ему еще страшнее, потому что он не знает, чего ожидать. Неизвестность всегда пугает больше.

— Он убьет меня. И вы. Не прячете лица, значит убьете. Какой мне смысл говорить? — тяжело дыша изрекает, на что я усмехаюсь и достаю свой красивый, расписанный узорами пистолет с длинным глушителем.

— Тебе не его сейчас нужно бояться. Его здесь нет. А я вот она сижу. Ты себе даже не представляешь, что я могу с тобой сделать, уважаемый. Он покажется тебе манной небесной, гарантирую…

— Если я заговорю, он…он…

— Брось, ты же должен понимать, что все кончено. Открой мне все секреты, и мы договоримся.

Думает. Его зрачок, кажется, судорожно сжимается в такт пульсу, а может это просто игра воображения? Я же буквально слышу, как его сердце отбивает острый, скорый ритм, будто он в колонках, а не в этом крошечном, воняющем трусостью тельце.

— Ты меня…меня не убьешь? Обещай!

Как жалко. Я кривлюсь и отклоняюсь на спинку кресла, доставая сигарету из кармана.

— Не убью. Начинай рассказывать.

Через двадцать минут я знаю все. Это просто, если знать, как надо пугать. Я вылезаю из машины и усмехаюсь, глядя на Эрика.

— Реально. Приберись в тачке, это уже даже не смешно.

— Что вы заладили, кобры? Приберись, да приберись. У мужчины может остаться хотя бы один уголок его личной свободы? Считай, что это моя индивидуальность.

Такая пылкая тирада не может не насмешить, и я тихо прыскаю, потом снимаю футболку и беру с сидения другую. Так трогательно — он сразу же отворачивается. Дело не в том, что на его пальце поблескивает кольцо от словленного лучика солнца — Лив никогда не ревнует его ко мне, слишком доверяет, — Эрик просто соблюдает мои личные границы. И я его за это люблю еще больше.

— Ты забавный.

— А ты заноза в заднице, но полчаса назад была очень милой в своем розовом паричке.

— Заткнись, — усмехаюсь, а потом бросаю на него взгляд и громко цыкаю, — Я забыла закрыть свои вещи, так что остальные постигла страшная участь.

— Акварель?

— Акриловые краски.

Он издает выдох со звуком «у-у-у» и комично хмурит лицо, вытягивая губки в трубочку, но сразу же переводит тему. Мы не касаемся моего ребенка в присутствии посторонних — железобетонное правило.

— С заказчиками будешь говорить?

— Степаныч написал, что они уже уехали. Мол, видели достаточно.

— И?

— Пока не знаю. Вроде остались под впечатлением, но завтра с утра собрание — там все станет ясно. Они хотят познакомиться со всеми кандидатами.

— Дай угадаю…

— Да, их не устраивает, что я — женщина, — устало вздыхаю, выправляя волосы из под атласного бомбера цвета хаки, — Все, как обычно. Мужики генетически неспособны признать, что я могу быть сильнее, чем они.

— Как мило.

— Ты меня понял, — улыбаюсь, глядя ему в глаза, а потом добавляю наглую шпильку, — Я же говорю о тех, кто миллионами ворочает, а не монетами зарабатывает.

— Вали отсюда. Хамка.

— И тебе всего хорошего. Доставишь его?

— Ага.

— Стоп, что?! — Ярик взвивается и резко смотрит на меня, — Ты обещала, что меня отпустишь!

— Я обещала, что ты не сдохнешь. Но кто-то же должен сесть, как думаешь?

— Но…

— Ярик, ты же взрослый мужик. Родители должны получить сатисфакцию. Надеюсь, ты хорошо осведомлен, что в тюрьме делают с такими, как ты? Если нет, не волнуйся, ты очень быстро во всем разберешься. Счастливо оставаться.

Захлопываю дверь, чтобы не слышать его оров, которые тут же становятся лишь сдавленным шепотом. Да, звукоизоляция просто превосходная….

Вдруг меня разряжает током, и я на секунду застываю. Мысль, составленная так каверзно, бьет меня наотмашь, а перед глазами снова длинный, темный коридор в мою клетку на пятьдесят втором этаже. Я так явно ее вижу, словно чувствую даже запах его парфюма, заставляющий тело покрыться давно забытым ощущением от маленьких «лапок» моих собственных мурашек.

Его голос. Руки. Ощущение его энергетики и взгляда — поздравляю, твою мать, ты снова словила очередные зрительные галлюцинации. Они у меня частенько бывают. Случается так, что что-то, казалось бы, незначительное, напоминает о нем, и все — я вижу его везде. «Лицо в толпе» — так это на романтичном, но в моем случае нет ничего романтического: мир словно становится одним, большим клоном этого ублюдка.

Как же я его ненавижу…

Прикрыв глаза, мотаю головой и достаю сигарету. Не хочу курить, но это лучше, чем чувствовать призраки прошлого, витающие в воздухе.

«Все. Теперь весь день насмарку…» — закатываю глаза, выбрасывая сигарету в урну по пути. Я снова в торговом комплексе, и снова чувствую непонятную тревогу на сердце, которое она уже прожрала насквозь, как мерзкий червь яблоко. Ничего не попишешь — это побочные действия моих решений, теперь я вынуждена жить в вечной паранойе.

Он меня не ищет, я знаю, этот мудак не дает забыть о том, как чудесно складывается его жизнь. Фоток миллион и еще парочка. Конечно, такой жгучий красавчик — мечта миллионов, не смотря на то, что он женат. Как и было предписано, Ксения Малиновская теперь Ксения Александровская. Ничего удивительного, и все равно, когда я увидела фотографии с их свадьбы, рыдала сутки. Это было больно. Я думала, что была готова, но нет, не была. Хорошо хоть, что он женился после того, как я родила — боюсь, что в свете моего состояния, это кончилось бы осложнениями. Они же все равно наступили: молоко пропало. Это большее, на что я могла рассчитывать или «спасибо, что хоть так, любимый».

Теперь его рожа украшает обложки журналов, рекламных банеров, он даже на ютубе есть. Везде. Его чертова морда просто везде!

Да и плевать. В конечно счете я выиграла гораздо больше. Слегка улыбаюсь, касаясь небольшого кулона на шее. Подарок. Самый ценный подарок, а внутри самое ценное, что у меня есть — маленькая фотография. Пусть, по факту, это еще одна фотография Александровского, зато с моими глазами.

— Ну наконец-то!

Астра верещит так, что люди на нас оборачиваются, и я сразу же ощущаю это огромное желание ее стукнуть. Держусь. Устало на нее смотрю, пока паршивка давит лыбу, подхожу ближе.

— Еще громче можно было? На нас не обернулась парочка, которая как раз смотрит мстителей в кино.

— Фу, как это пошло. Погнали лучше поедим? Хочу салатика…

— С каких пор ты ешь салатики? — усмехаюсь, но племяшка уже тянет меня в сторону эскалатора, а что я? Иду на поводу с легкой улыбкой.

Да, она заноза в заднице, но черт, из нее бьет просто дикий источник чистой, необузданной энергии, и это просто прекрасно.

Я люблю ее. Проводить с ней время тоже. Астра все говорит, говорит, говорит. Она не затыкается ни на секунду, рассказывает в подробностях их вчерашний поход в Эрмитаж с классом, потом стычку с отцом. Арн мне звонил, и я, конечно, в курсе, но с ее подачи — это все забавней. Интересно, она расскажет, что он наказал ее на неделю за то, что та посоветовала ему «потрахаться»? Нет, опускает этот момент, но хитро на меня смотрит — знает, что я в курсе.