— Амелия?

Зову ее, уставившись вглубь темной гостиной, откуда раздается ее тихий голос.

— Закрой глаза.

— Зачем?

— Просто закрой глаза.

— Нет, — усмехаюсь, опираясь спиной на прозрачную дверь и складывая руки на груди, — Что ты задумала?

— Боже, ты что мне не доверяешь?

Мне хочется сказать в своем привычном, саркастичном стиле, мол, хах, еще чего! Но вместо этого я улыбаюсь шире и закрываю глаза.

— Ты закрыл?

— Закрыл, но теряю терпение.

— Не нуди, — фыркает, а я прислушиваюсь к шороху.

Она выходит из кладовки? Скорее всего. Что задумала? Хмурюсь, но не успеваю ничего сказать, потому что она тихо меня опережает.

— Ты точно закрыл глаза?

— Амелия.

— И не будешь подглядывать? Пожалуйста.

— Скажи, что происходит, и я подумаю.

— Ты должен доверять мне, — мягко, глубоко говорит, делая небольшой шаг в мою сторону, — Это сюрприз. Приятный.

От ее голоса и ударений в предложении, внутри меня все начинает вибрировать. Я проглатываю густую слюну и киваю, как бы принимая все поставленные условия, а сам дождаться не могу, чтобы узнать все-таки, что она там придумала.

Обращаюсь в слух. Клянусь, я сам будто превратился в одни огромные уши, чтобы уловить каждый ее шаг. Тихий. Маленький. Такой ожидаемый, что сердце подпрыгивает всякий раз, когда ее стопа касается пола, приближая мою девочку ко мне. Это невыносимое ожидание. Я почему-то абсолютно к нему не готов, безумно хочу ее увидеть, но вместе с тем дико-дико волнуюсь. Так я себя чувствовал лишь в детстве, когда спускался первого января к елке, чтобы найти подарок от деда мороза.

И почему мне в голову приходят такие дикие мысли и сравнения?!

Почти фыркаю сам на себя, но не успеваю съершиться — она берет меня за руку. От ощущения ее кожи на моей, проходит электрический разряд, и я вздрагиваю, ощущая себя каким-то школьником. Зачем-то (потому что больше не могу сдержаться), распахиваю глаза, и Амелия сразу же громко цыкает.

— Ты обещал!

Но у меня нет слов, чтобы парировать. И сожалений нет. Я нарушил слово, но, черт возьми, я этому даже рад. Амелия стоит передо мной, тонет в пожаре уходящего солнца, и она так прекрасна…Длинные, светлые, стальные волосы, пухлые губы, что на вкус, как спелая вишня, милые ямочки, огромные глаза. Черт, как я обожаю ее глаза…Они такие особенные, пусть она их и не признает, но они такие особенные…а их взгляд. Открытый, такой счастливый, одновременно таинственный и глубокий. Она пронзает меня им насквозь, смотрит так доверчиво, так…влюбленно. Все это прописано капслоком, она любит меня, я это знаю. И мне это нравится. Амелия нравится мне абсолютно всем. Я веду взглядом дальше, снова проглатывая вязкую слюну, и мне в голову приходит всего одна фраза, как выстрел.

«Трудно хранить злобу в сердце, когда в мире так много красоты. Иногда мне кажется, что я вижу её всю, и это становится невыносимым. Моё сердце наполняется ею, как воздушный шар, который вот-вот лопнет. И тогда я расслабляюсь и перестаю сопротивляться ей. И она просачивается сквозь меня подобно дождю. И я не чувствую ничего, кроме благодарности за каждый миг моей маленькой глупой жизни.»[11]

Я — Лестер Бёрнэм, она — Анжела Хэйс, и я с такой легкостью могу представить ее в розовых лепестках[12]. Мы не они, конечно, и Амелия ненавидит розы, ведь они напоминают ей о страшной потери, а я все равно ее в них представляю… Как-то я вскользь бросил, что когда-то давно мечтал оказаться на трибуне вместо Кевина Спейси, но я никак не думал, что она это запомнила. А она запомнила. На Амелии сейчас форма болельщицы: короткая, юбочка с зеленой каемкой, свитер на молнии в комплекте. Все почти по канону, и я не могу оторвать от нее глаз. Это выше моих сил…

— Ну и? Ты что-нибудь скажешь? — тихо спрашивает, волнуется.

Ее щеки слегка розовеют, придавая Амелии такой невинный вид, что я даже на секунду думаю сбежать. Не потому что мне страшно, а потому что я не хочу касаться ее, пачкать собой и своими поступками, мыслями…Благородный порыв, знаю, но я для его исполнения слишком слаб. Я слишком сильно ее хочу, чтобы держаться от нее на расстоянии. Она мне слишком нужна.

— Ты прекрасна… — еле слышно выдыхаю, и Амелия смущается еще больше, но улыбается.

Дарует мне эту чудесную улыбку, счастливую, озорную, а потом отходит чуть назад. Мне хочется схватить ее, я ведь действительно не могу отпустить, даже на шаг сложно, но она не собирается уходить. Нажав что-то на своем телефоне, она откидывает его в сторону, а через миг комната разряжается тихой песней. Я усмехаюсь. Текст ее огонь, но я не против.

Кола, так кола. Дел Рей, так Дел Рей. Я ее не особо жалую, но Амелии нравится, значит так и будет. Тем более, что за терпение я получаю больше, чем мог бы желать. В такт музыке, Амелия начинает медленно кружить бедрами, не отводя от меня глаз ни на секунду. Она цепляет, вбивает ими в стену, приклеивает к месту, и я на все это ведусь. Снова цепенею, потому что не могу поверить, что эта волшебная девушка здесь, со мной. Она ведь действительно волшебная…

И такая соблазнительная. Я хочу ее так сильно, что меня внутри всего крутит. Возбуждение проходит по коже рябью, сжимает поджилки, стягивает все внутренности. Чувствую, как мне становится тесно, как я всей своей сутью рвусь к ней. Я хочу ее почувствовать, чтобы удостовериться, что она — не мой личный Оазис. Мне это просто необходимо.

Быстро преодолеваю расстояние, пугаю ее, но лишь на миг. Амелия улыбается, смело вздергивая носик, а потом шепчет.

— Ты все испортил.

Да, малыш, я это знаю. Я испортил все, что только мог. Ты пока этого не знаешь, но так и есть. Прости меня. Прости, но я не могу перестать все портить и дальше. Меня к тебе слишком сильно тянет…

Беру ее маленькую ручку в свою, бережно сжимаю ее и оставляю на внутренней стороне ладони у самого основания поцелуй — она вздыхает. Вся ее смелость схлопывается в миг, уступая место смущению. Она все еще стесняется, хотя идет за мной отважно, куда бы я ее не вел. Амелия мне верит.

Снова я себя ненавижу, но лишь на миг, потому что когда смотрю в ее глаза, это чувство больше просто не может существовать. Она его разгоняет, заменяет другим. Более объёмным. Я сам не уверен в том, что это такое, но сейчас мне не до вопросов. Аккуратно берусь за язычок молнии, а потом слежу за тем, как медленно тяну его вниз. Я уже видел ее обнаженной миллионы раз, и еще миллионы увижу, но я всегда так предвкушаю этот миг. Все жду, когда это чувство закончится, а оно только множится и множится. Не знаю, как она это делает, но каждый раз, я как будто впервые раздеваю ее.

Мне снова нравится все. Тонкая, узкая талия, небольшая родинка над пупком. Линии плеч, ключицы. Ее грудь. Идеальный размер, идеальные полушария с розовыми ореолами и дерзкой сердцевиной. Еще одна родинка располагается аккурат под одной из них справа. Забавно, но я мог бы нарисовать карту этих самых родинок даже в слепую, так хорошо знаю каждый изгиб ее тела, также хорошо знаю его язык.

Нам не нужно ни о чем говорить, чтобы это понять. Она меня чувствует, мне это известно, я чувствую ее, и это известно ей. Наш секс — это не путь проба и ошибок, как бывает у многих, он как будто идет сам по себе, а главное в нужном направлении. Всегда. Словно мы были созданы друг для друга, и я не против. Впервые в жизни, если честно, мне так хорошо, что я не против быть зависимым от кого-то. Плевать на все — она в моих руках, и это самое важное.

Прижимается ко мне, скребет ногтями по спине, тихо стонет. Я готов кончить, как прыщавый подросток, в эту же секунду, но держусь. Сначала она. Вдруг для меня это стало тоже принципиально. Я целую ее страстно, прикусываю губу, от чего самого кидает в жар, а она закатывает глаза и отклоняет голову назад. Ей хорошо, и она почти готова, а значит я снова получу часть особого наркотика — наблюдать за ней один из пунктов моего собственного удовольствия. Без него я не забираю весь свой выигрыш.