Так вот, он сидел в аудитории, где я должен был демонстрировать свою профнепригодность.

Я видел, как растерялся Соломон, поэтому выволок меня перед столом экзаменаторов и, дергая за плечо, стал перечислять мои грехи. И директор, сидевший на председательском месте, и какая-то тощая, в очках и кружевах мадам, и еще несколько педагогов сочувственно кивали: – «Да, да, да… – мол надо отчислять».

– Не трясите его! – сказал вдруг Профессор, – Ему больно.

– Да я, собственно… – Соломон отдернул руку от моего плеча, будто обжегся.

– Да что вы-то собственно?! – неожиданно грубо прервал его старик, – Что там у тебя? «Сурок»? Давай, валяй «Сурка»!

Я знал, что если за рояль сядет Соломон, то он обязательно собьет меня, но Профессор сел к инструменту сам.

И я сыграл хорошо.

– Сфинкс! – как всегда сказал, словно плюнул в меня, Соломон.

– А вариации можешь? – спросил меня Профессор.

– К Бетховену? – ахнула мадам, – Оригинально.

– А как это? – спросил я.

– Ну вот тебе мелодия, а ты ее вокруг, понимаешь, вокруг… Для красоты.

– На скрипке не могу.

– Ага! – азартно закричал старик, – Валяй голосом.

И схватил свою скрипку!

Музыка! Великая, прекрасная музыка снова возвращалась ко мне, и я запел, оплетая мелодию такими кружевами вариации, что казалось – сразу пою за нескольких человек…

– Вы че делаете?! – закричал Профессор, когда мы закончили, – Иди, иди к бабушке! Вы че делаете?! Вы че себе позволяете?!

Мне было слышно за дверью, как что-то сбивчиво бормотал Соломон, а Профессор орал:

– Если тыкать все время «свинья, свинья» не удивляйтесь, что услышите в ответ хрюканье! Не понятно? Могу изложить это по-латыни!

Я стоял в коридоре и молился, чтобы меня не выгнали. Профессор выскочил и чуть не сбил меня дверью

– От, мать честная! Господи, Боже ты мой!

Он взял меня за руку и повел в свою аудиторию, где занимался с выпускниками. Там он посадил меня за стол, достал из сумки – чемодана термос (я увидел термос первый раз в жизни) и налил мне горячего чаю. Достал два бутерброда с колбасой и сам тоже стал пить со мною чай.

Он сердито сопел красный от возмущения.

Когда я съел свой бутерброд, он поставил меня прямо против себя и, держа за плечи, спросил:

– Папы нет? Естественно. А мама? Медсестра. А дедушка?

– Какой? – спросил я, и меня жаром обдало, потому что мне категорически запрещалось говорить, кто были мои дедушки, – Дедушек тоже нет. Они умерли.

Были кем?! – спросил Профессор, и я не смог соврать.

– Папин – хорунжий! Мамин – священник…. Но они… за нас…– я хотел сказать, что они не против Советской власти.

– Ах ты Боже ты мой! – сказал Профессор. – Боже ты мой! Что творится!… Хорунжий! А ты-то, вершок с кепочкой, казак, что ли?

Я кивнул.

– А как положено, отвечать – знаешь?

– Казак станицы Добринской, Урюпинского юрта, Хоперского округа, Всевеликого войска Донского, – сказал я, первый раз в жизни, повторив вслух полный титул, который мне шепотом, под великим секретом, говорила бабушка, прибавляя: «Попомни. Попомни навсегда. Только никому не говори».

– Вот это да! – Профессор вытащил платок и долго сморкался.

Я подождал, пока он просморкается, и с надеждой спросил:

– Вы тоже?

– Что?

– Казак?

– Нет, – сказал старик совершенно серьезно, без тени улыбки. – Я чистокровный русский. Здесь, на Питерском камушке родился, здесь и в землю, Бог даст, пойду… А ты, казак, меня сильно обрадовал. Сильно.

Стоит ли говорить, что Профессор взял меня к себе. И я был единственный младшеклассник, из тех, кто обучался у этого великого музыканта и педагога. Он работал только с выпускниками…

Почти все наши занятия заканчивались чаепитием. Он так меня подкармливал…

Года через два я узнал, что он юнкером, (пошел в юнкера из консерватории, по призыву Временного правительства), в ту октябрьскую ночь находился в Зимнем…

Он рассказывал мне в подробностях, как все происходило на самом деле… Откуда и кто захватил дворец… Что никакого штурма, так картинно показанного в кино, не было вообще! Я думаю, что многого он не договаривал, щадя меня. О себе же скупо говорил, что вернувшись той ночью из Зимнего, выкинул шинель, всю амуницию и вернулся в консерваторию… И повторял, как Савва: «Скрипочка меня спасла».

За два года моего величайшего счастья мы прошли программу четырех лет обучения. И хотя у меня начисто отсутствовала общефортепианная подготовка, никто не смел даже подумать о том, чтобы меня отчислить. За мною нерушимой стеной стоял Профессор.

Кто знает, может быть, стал бы я профессиональным скрипачом, да вот только Профессор, в котором воплощалась моя тоска и по отцу, и по дедам, и для которого я, наверное, был желанным, но так и не родившимся внуком – умер.

После похорон на траурном концерте школьный симфонический оркестр играл реквиум, и Соломон прочувственно вел первую скрипку. Он был похож на Паганини…

Я с горя заболел и музыкальную школу бросил. (Продолжение следует)

«Гимн (греч) -хвалебная песнь, хвала и прославление, в стихах или музыке, песнопением.»

В.Даль

«Гимн – официальный символ государства (наряду с флагом государственным и гербом государственным)» БСЭ

Один из самых знаменитых казачьих полков – Собственный Его Величества Конвой (полк несколько раз переформировывался с 1812 по 1861 год) в 1829 году возглавлял Алексей Федорович Львов – тот самый, что в 1833 году стал автором музыки "Боже, Царя храни!" Как он служил в казачьем полку, свидетельствует выгравированная на старинном клинке драгоценного булата надпись: "Примите, добрый наш начальник, эту саблю в память нашей к Вам благодарности: это железо не тверже чувств наших". Надпись совершенно искренна и бескорыстна. Драгоценный клинок поднесен Львову в 1859 году, когда он давно не служил начальником Конвоя и не имел с ним никаких служебных отношений …

Но рассказ наш о гимне.

Гимн – понятие античное, греческое. Первоначальное его назначение – восхваление божества. Подобные хвалебные гимны были и в Египте, и в Древней Индии, в Шумере, и, разумеется, в Греции:

О, Зевс, всех дел начало ты и вождь,

Тебе, о, Зевс, начало гимна шлю…

Но древние греки первыми стали посвящать свои хвалебные гимны – молитвы Родине, родному городу:

Мать моя, златозащитная Фива,

Дело твое выше всех я поставлю…

или героям, подвигами прославившим Родину:

Кто пал в бою при Фемопилах,

Тех славна участь, чудный жребий ждет.

Алтарь святой на их могилах,

Нет слез! Но слава их живет!

История донесла имена выдающихся поэтов, слагавших гимны: Терпандор из Спарты, Пиндар, Симонид …

Постепенно, в средние века гимн все более и более приобретает черты национального символа, знака государства. Гимн становится понятной для всех формулой национальных представлений и об идеальном государстве, и о духовном идеале настоящего гражданина или подданного монарха, и о самом монархе.

Каждое слово гимна должно быть емким и глубоким. Не случайно иногда целые фразы из национальных гимнов становятся девизами на знаменах, перекочевывают из одного государства в другое. Так, слова из Британского гимна "Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом!" распевались в гражданскую войну большевиками: "Никогда, никогда, никогда коммунары не станут рабами".

Кстати, такая фраза могла родиться в протестантском государстве, где понимали рабство только как физическое закабаление. Для государства католического или православного эта фраза была легковесной, потому что христиане гордятся тем, что они рабы Божьи… И это нисколько не умаляет их свободолюбия.

История русского национального гимна восходит к XVIII веку. Побочный сын лорда Галифакса – Генри Кэри, покончивший в 1743 году жизнь самоубийством, оставил в нищете вдову и шестерых детей. При распродаже его рукописей, как гласит легенда, текст и ноты гимна не купили. « Боже храни» написанный в 1740 году 34 года не был востребован. В 1774 году его напечатали без указания авторства, а знаменитым стал в следующем году, в момент восстания Шотландии. Его начали исполнять как "Гимн лояльности", то есть как гимн королю – гаранту примирения народов: английского и шотландского: