Не раздумывая, я позвонила господину Монага в офис. Раньше я никогда так не делала, и господин Монага встревоженным голосом спросил:

– Вы в порядке? Вам нездоровится?

Но когда я передала ему известия от госпожи Кохаси, его тон из обеспокоенного стал взволнованным:

– Отлично!

– У нас получилось! – подхватила я и вскинула вверх сжатый кулак, не думая о том, что стою посреди улицы в жилом районе.

Я еще не успела отточить навык переубеждения тех, у кого висели плакаты «Одиночества больше нет!», но до конца дня моя преданность делу была на очень высоком уровне. Думая, что понимание живущих в этом районе людей поможет мне в работе, я заводила разговоры со всеми, кого встречала, выслушивала их жалобы и тревоги. Разумеется, у некоторых моих собеседников ни жалоб, ни тревог не было, но я обнаружила: если задавать вопросы серьезно и искренне, ясно дать понять, что ни в коем случае не пытаешься никого использовать, а затем с интересом ловить каждое сказанное слово, большинство людей готовы поделиться тем, что у них на душе. Их заботы поражали разнообразием и охватывали широкий спектр вопросов – от дороговизны овощей в последнее время, болезненной зависимости от какой-нибудь игры на смартфоне и тупости телевизионных программ до равнодушия к ним внуков, потери работы мужем, который теперь вечно пропадает в патинко, но после сокращения заметил, как расточительна жена с деньгами, и до одинокой жизни, которая раньше вполне устраивала, а теперь все друзья, с кем до сих пор ходили выпить, вдруг стали отговариваться болезнями, и оказалось, что рядом никого нет. Если оставить в стороне вопрос о том, насколько обоснованы эти тревоги и не вызваны ли они какой-либо инертностью тех, кто о них рассказывал, было ясно, что всех и каждого что-нибудь да беспокоит. А организация «Одиночества больше нет!» пользовалась поводом вмешаться, приводила объяснение – «у вас развилась зависимость от смартфона потому, что вы одиноки», или «ваша жена тратит столько денег, потому что она одинока», – и кстати предлагала решение, которое выглядело идеальным.

Считать, будто бы такая тактика на большинство не действует, ведь основной массе людей удается выстроить необходимые им отношения и они не спешат по своей воле поддержать общение, которое навязывает им незнакомый молодой мужчина или женщина, неизвестно откуда взявшиеся, значило проявлять чрезмерный оптимизм. В действительности же, получив приглашение от привлекательного и более молодого человека, сочувствующего им, очень многие люди сразу же поддавались.

Когда в разделе для заметок моего планшета кончилось свободное место, я принялась делать записи о чужих проблемах в собственном блокноте. Шагая по улицам, я гадала, что для нас будет лучше – продолжать заниматься своим делом и пытаться остановить экспансию «Одиночества больше нет!», заменяя их плакаты и сохраняя в городе прежнюю атмосферу, или же предпринять попытку одолеть предложенную ими разновидность «общения» благодаря конкурирующим узам иного рода. Я двигалась по переулку, очень темному теперь, в сгустившихся сумерках, и размышляла, что, пожалуй, следовало бы обсудить этот вопрос с господином Монага, как вдруг почувствовала, что по плечу меня ударило что-то твердое и легкое. Подняв голову, я обнаружила, что стою возле дома супругов Тадокоро. Предположив, что неизвестный метательный снаряд на самом деле какое-то насекомое, я продолжила свой путь к офису господина Монага, но тут некий предмет той же массы и текстуры вновь попал в меня, на этот раз ударил в лоб, и упал к моим ногам. Наклонившись, я подобрала его: это оказался комок бумаги, похожей на традиционную японскую. Я поддела край ногтем и развернула бумагу. И едва сообразила, что передо мной обертка одного из похожих на паровые булочки пирожных, которые раздавали в «Одиночества больше нет!», а я попробовала у госпожи Кохаси, за спиной раздался голос:

– Эй, ты!

Подняв голову, я увидела, что окно на нижнем этаже дома Тадокоро открыто, и какой-то мужчина высунулся из него.

– Ты кто такая, чтоб тебя?

Лицо мужчины было скрыто в тени, разглядеть его я не могла, но заметила, что на нем толстовка противного желтого цвета.

– Вас это не касается.

– Сразу видно, какое ты ушлое ничтожество.

Ага, так и есть, подумала я. И для того, кто проработал больше десяти лет, это комплимент. Да, я стала на редкость ушлой, и если уж начистоту, даже стараться особенно не пришлось.

– Что ты вечно здесь шляешься? Глаза бы мои не глядели!

– Такая у меня работа – обновлять плакаты.

– Прекрати! Что ты делаешь?! – внезапно послышался откуда-то из-за спины мужчины голос госпожи Тадокоро, а потом я услышала, будто кто-то в доме сбежал по лестнице, громко топая ногами. Не желая задерживаться там ни единой лишней секунды, я бросилась бежать по переулку в ту сторону, откуда пришла, и остановилась только когда достигла «Участка 2». Я почти не сомневалась, что мужчина, с которым говорила, и есть господин Тадокоро, тот самый ярый поклонник встреч «Одиночества больше нет!».

Да что с ним такое, бормотала я себе под нос. Прячась в тени, я от нечего делать принялась листать свои записи и то и дело поглядывать в сторону его дома. Или же виновата все-таки я – в том, что перешла границы, в чем он меня, видимо, и обвинял? Или границ не переходила, но, возможно, проявила неуместный энтузиазм? Но удержаться было невозможно. Настолько увлекательной она оказалась, эта работа.

Я покинула обозначенную зону распространения плакатов, решив вернуться в офис господина Монага другим путем. Оглянувшись на район, в котором работала, я заметила, что с приближением ночи он производит довольно мрачное впечатление – может, все дело в рядах домов с низкими крышами и отсутствии света в окнах нижних этажей? Так или иначе, меня обескуражило осознание, что я работала в такой удручающей обстановке.

«СДОХНИ ОДИНОКО!» – так гласило сообщение, адресованное господину Монага и, вполне вероятно, мне.

Явившись утром в офис, я застала господина Монага будто бы что-то наносящим на закрытые ставни. Подойдя поближе, я увидела, что ставней он не касается, только подносит к ним какие-то мелкие красные карточки разных оттенков.

– Доброе утро, – сказала я.

– Доброе, – отозвался он. Отступив от ставней, он указал на них, чтобы я поняла, что происходит.

«СДОХНИ ОДИНОКО!» – гласила надпись красной краской, запятнавшая ставни. Что за?..

– Это же вандализм! – ахнула я.

– Он самый, – кивнул господин Монага.

Говоря попросту, граффити выглядело до ужаса злобным. Надпись сделал тот, кто просто больше не мог ни мгновения сдерживать эмоции – впрочем, казалось весьма сомнительным, чтобы кто-нибудь из нас натворил нечто оправдывающее их. Мы оба просто делали свою работу. Карточки в руках господина Монага оказались колориметрической системой, потому что он бормотал себе под нос: «Да, значение по Манселлу – 6.0R5.0/18.3».

– Вы сделали фото? – спросила я.

– О, кстати, – спохватился он и сунул карточки в карман. Потом отступил немного и запечатлел надпись на свой телефон.

– Как думаете, стоит обратиться в полицию?

– Нет, не стоит поднимать шум, чтобы не спугнуть их. Лучше подождать.

Господин Монага казался спокойным, но по легкому напряжению голоса я поняла, что случившееся потрясло его.

– Давайте на сегодня отложим распространение плакатов, – предложил он мне, поднимая ставни и проходя в офис. В офисе делать мне было, в сущности, нечего, поэтому я спросила, не приготовить ли чай.

– Нет, не надо. Садитесь. – Он указал на стул в том же помещении, где я беседовала с ним в первый рабочий день. С ощущениями, очень похожими на тахикардию, я вытащила из сумки планшет, который во время походов по окрестностям носила на шее, и принялась бесцельно листать его.

Не то чтобы я ничего подобного не ожидала: в сущности, за все время работы я не раз сталкивалась с непредвиденным. Мне пришлось иметь дело и с клеветой, и с телефонными розыгрышами, не говоря уже о том, что на меня орали те, с кем я работала. И все же надпись «СДОХНИ ОДИНОКО!» казалась мне нападкой, единственной в своем роде.