– Не могу дозвониться, – сообщила она. – Завтра снова позвоню им, там будет видно. Но не годится рекламировать их, если они уже повесили объявление, что закрыты, так что давайте временно удалим их рекламу из сегодняшнего ролика.

Я кивнула. И задумалась, что будет, если я сделаю наоборот – верну рекламу на прежнее место в ролике. Может, тогда «Центр фламенко» передумает закрываться. Разумеется, с моей стороны это было чистейшее предположение, но если прибавить к тому, что говорил мне господин Кадзетани, то, что случилось сейчас, сама собой напрашивалась мысль: если удаление рекламы могло вызвать исчезновение заведения, тогда возвращение рекламного объявления в эфир могло вернуть и то место, которое оно рекламировало.

Позднее в тот же день я вставила рекламу «Дальневосточного центра фламенко» в ту же аудиозапись, из которой удалила ее днем ранее, отослала в отдел эксплуатации, а затем села в автобус «Альбатрос», чтобы завершить день поездкой по маршруту. Когда автобус приблизился к отрезку пути между вокзальным перекрестком и Северной стороной, я привстала с сиденья, чтобы как следует рассмотреть, что творится в вишнево-красном здании «Центра фламенко». Несмотря на известие о том, что он закрывается, на всех этажах горел свет. Может, там проводят уборку после закрытия?

Но самое странное – все желтые шторы на окнах были заменены черными, будто здание оделось в траур. Я потрясла головой и поглубже села на свое место. Что же я такое натворила?

Из эксплуатационного отдела позвонили примерно через час после моего прихода на работу. И я сразу же испытала невероятное облегчение оттого, что трубку взяла сама, а не кто-нибудь еще. Как выяснилось, госпожа Эригути ушла собирать дополнительные материалы для объявления, которое ей было поручено составить в тот день.

Менеджер услышал от водителя автобуса, что реклама «Центра фламенко» недавно исчезла, а потом появилась вновь. Какая запись наиболее новая, желал узнать менеджер, и не могла бы я прислать ему последний вариант? Не упоминая о том, что нарочно удалила это объявление, я отозвалась:

– В последнем варианте записи это объявление точно есть.

– Так значит, центр не закрывается? – спросил менеджер.

Оказалось, о закрытии центра сотрудники отдела знают от водителя автобуса. Увидев на окнах здания черные шторы и почуяв неладное, водитель заглянул туда по дороге домой и обнаружил объявление о том, что центр закрывается на неопределенный срок.

По словам водителя, он задумался, не исчезло ли объявление по той причине, что в центре в тот день был выходной, но когда увидел, что центр закрывается, все встало на свои места. Когда же объявление сегодня прозвучало опять, он стал гадать, что вообще происходит.

Значит, водитель автобуса действительно слушал объявления и отмечал, что происходит вокруг. Я чувствовала себя идиоткой, какой еще не видывал свет. В голосе менеджера не слышалось и тени укоризны, а меня все равно переполняли ненависть и презрение к себе.

– Ладно, я разберусь, когда сегодня буду редактировать запись, – пообещала я, не уточняя, что означает это «разберусь» – удалю я объявление или оставлю его на месте.

– Хорошо, спасибо! – жизнерадостно откликнулся менеджер и повесил трубку.

Остаток этого рабочего дня мое настроение было мрачнее некуда. Меня мучал необычно пронзительный стыд не только за то, как мои провинности – или, скорее, мои эгоистичные эксперименты – отразились на окружающем мире, но и за то, что их последствия открылись, стали известны всем вокруг. Положа руку на сердце, чего я добивалась? У меня за плечами опыт четырнадцати лет работы, а я все еще веду себя как дерзкий и самонадеянный подросток.

Госпожа Эригути вернулась незадолго до моего обеденного перерыва и вручила мне бэнто с рулетом из омлета, семгой гриль и рисом, сваренным с побегами дикой зелени, – все это она раздобыла в кулинарии, куда уходила. Этим бэнто я и пообедала, но была настолько поглощена мыслями о том, что натворила, и вопросом, как признаться во всем госпоже Эригути, что вкуса почти не почувствовала. Госпожа Эригути и госпожа Катори были в приподнятом настроении и, обедая своими бэнто, то и дело нахваливали их вкус.

Даже когда мы возобновили работу после перерыва, я обнаружила, что не в состоянии сознаться госпоже Эригути. Я угрюмо корпела над своей работой, решив, что где-нибудь часа в три выпью чая, переведу дух, а потом, в четыре, наконец выложу все начистоту.

Госпожа Эригути деятельно наводила лоск на свой черновик рекламы кулинарии, примерно каждый час отвлекаясь, чтобы позвонить в «Центр фламенко». И, видимо, попадая на автоответчик, потому что каждый раз я слышала, как она вежливо повторяет «извините за беспокойство» и «вы не могли бы по возможности перезвонить мне? Это было бы замечательно», а потом кладет трубку.

У меня ныло в животе. От уверенности в своих рабочих способностях, которую я мало-помалу приобретала с тех пор, как окончила университет, остались жалкие ошметки. «Нет, не поймите меня превратно, – представляла я, как объясняюсь, – обычно я отношусь к работе со всей серьезностью, но то, что случилось, – просто так вышло, все из-за того разговора с господином Кадзетани, да еще, ну не знаю даже, столько всего произошло, и бес меня попутал, и…» Нет, не годится. Ссылаясь на господина Кадзетани, я пала бы ниже некуда, и как я уже определила, оправдываться тем, что меня попутал бес, попросту глупо. Это совсем не то, чего ждут от имеющего работу взрослого человека.

Пробило три часа – время, когда мы записывали объявления, которые читала госпожа Катори, а мне так и не удалось собраться с мыслями. Всего один час оставался до того времени, которое я сама себе назначила для признания. И как раз в ту минуту, когда госпожа Эригути открыла коробку, где держала сладости и другие съедобные дары от наших рекламодателей, и принялась перебирать их, решая, что преподнести госпоже Катори, нам позвонили по внутренней связи. Я взяла трубку, женщина из отдела управления сообщила:

– У меня на линии звонок из «Дальневосточного центра фламенко». Можете позвать госпожу Эригути?

У меня на лбу мгновенно проступила холодная испарина, желудок скрутило так, что он чуть не лопнул. Я передала трубку госпоже Эригути.

– Да, это Эригути, – услышала я ее слова. – Большое вам спасибо, что перезвонили. Извините, что оставила так много сообщений.

Я несколько раз пробежала глазами объявление, которое госпоже Катори предстояло зачитывать для нас сегодня днем, но не поняла ни слова. Тем временем госпожа Эригути объясняла слушателю на другом конце провода, как она удивилась, узнав от сослуживицы о том, что центр закрывается, при этом говорила совершенно ровным тоном, и было невозможно предугадать, к лучшему или к худшему изменится мое положение. Ой, да ладно тебе, одернула я себя, с чего бы ему меняться к лучшему, не обольщайся. И принялась представлять себе всю полноту презрения, которым наверняка обдаст меня госпожа Эригути.

Если на этой работе меня продержат только до тех пор, пока все рекламные места не будут заполнены, подсказывала возникшая мысль, в сущности, не имеет особого значения, что мне скажут. Но по какой-то причине я была твердо убеждена: не желаю, чтобы на меня с презрением смотрела сверху вниз эта моя коллега, которая, скорее всего, лет на десять младше меня. Разумеется, презрения и взглядов свысока я не желала ни от кого, но меньше всего мне хотелось непоправимо испортить отношения с госпожой Эригути. Понятия не имею почему. Может, потому, что я начала проникаться к ней чем-то вроде благоговейного трепета.

– О, ему правда лучше? – Придерживая трубку одной рукой, госпожа Эригути коротко закивала. В ее голосе послышались воодушевленные нотки. – И вы нашли ему преемника? Да-да, понимаю. Но вы еще не назначили конкретную дату, когда снова откроетесь?.. О нет, нисколько. Все дело в вашем нелегком труде! Как вы хотели бы поступить с рекламным объявлением? – Последовала еще пауза, потом она сказала: – Да, будьте добры, известите меня! Хорошо, созвонимся, до свидания. – Она положила трубку и повернулась ко мне.