— Это первое, что приходит на ум.
— Я не спрашиваю вас, какой смысл в дальнейших расспросах и поисках. Смысл, очевидно, есть. Но когда уходит человек, многое представляется утратившим ценность. Даже такие высокие категории, как справедливость, как-то перестают волновать. Простите, но я не могу вам сочувствовать.
— Значит ли это, что вы не желаете мне помочь?
— Никоим образом. Я сделаю все, что только смогу. Но… Не знаю, как вам объяснить, — она омраченно задумалась. — К сожалению, я слишком хорошо себя знаю. Не надейтесь, что я смогу, вернее, захочу открыть вам свое подсознание. Да и нет там ничего, что могло бы облегчить ваши старания. Короче говоря, я помню лишь то, что помню. Георгия Мартыновича не вернешь, а я не хочу умирать даже на пять минут, как делаете вы. Зачем? Ради абстрактной справедливости?
— Абстрактной?!
— В данном случае так. Посадите вы эту мразь за решетку или же нет, поправить ничего невозможно.
— А как насчет новых жертв? — с холодной отчужденностью спросил Люсин. — Или они не в счет?
— Скажите, вы каждое свое дело переживаете так глубоко? Так опасно эмоционально?
— В принципе вы правильно поняли. Пока по земле бродит неразысканный убийца, я не могу нормально существовать.
— Тогда попомните мои слова: надолго вас не хватит.
— Уж как получится… Сожалею, что обеспокоил своей назойливой откровенностью.
— Ничуть. Но погружения, на которое вы хотели бы меня подвигнуть, не будет. Я не желаю носиться в межзвездных пространствах, преследуя тень… Конкретные вопросы есть?
— Сдается мне, что в какой-то момент мы друг друга не поняли. — Люсин ощутил наплыв непонятной тоски. — И говорим теперь о разных вещах. Каждый о своем.
— Моя память останется со мной, а вы, простите за прямоту, ищете труп.
— В прямоте вам не откажешь! Режете, как хирург скальпелем… Но, простите за повторение, я прежде всего ищу преступника, если, конечно, преступление действительно имело место.
— Значит, вы не уверены до конца?
— Все, о чем мы говорили, лишь одна из возможных версий. Она нуждается в проверке.
— А параллельно вы держите в голове десятки других? «Солитов куда-то с кем-то уединился», «Солитов стал жертвой несчастного случая» и тому подобное. Я правильно понимаю?
— В принципе. Однако в свете последней версии все предыдущие существенно обесцениваются. У достоверности, даже если это только намек, всегда есть преимущество перед умозрительной схемой.
— Не позавидуешь вашей профессии. День изо дня копаться в клоаке и не запачкаться — это надо уметь.
— Основной закон профессионализма. — Принимая вызов, Люсин заставил себя улыбнуться. — Допускаю, что вы не испытываете особого обожания к мусорщикам, труженикам свалок, сантехникам, хотя все эти профессии, безусловно, нужны и вполне достойны уважения. Перед сантехниками вы, возможно, даже заискиваете, когда нужно починить финский смеситель или, тысяча извинений, унитаз.
— Не заискиваю — плачу.
— А я, слабый человек, и плачу, и заискиваю. В чем дело, Наталья Андриановна? Откровенность за откровенность. Никогда не поверю, что такая умная женщина, как вы, только сейчас открыла для себя двойственную природу человека и общества.
— Вы правы, — она заметно смутилась, но быстро взяла себя в руки. — Так, нашло вдруг… Сама не знаю. Все вы виноваты с вашими психологическими изысками… Так что у нас на повестке дня?
— Для начала объясните мне, что это значит. — Люсин без лишних слов достал лабораторный журнал Солитова. — Здесь, — показал на столбики цифр с градусами и минутами, — и здесь, — очертил ногтем планетные символы.
— Положение Луны и планет на данный момент, — с ходу определила Гротто. — Не обращайте внимания. Пунктик.
— Георгий Мартынович верил, что и в астрологии есть рациональное зерно?
— Ничуть. Как вы могли заметить, астрологическая символика появляется лишь в тех случаях, когда ведется эксперимент по старым рецептам. Я, кажется, уже обращала ваше внимание на почти маниакальную скрупулезность шефа? Так вот, в силу педантизма, а может, и пустячного суеверия — кто не суеверен в душе? — он отмечал время опыта традиционными герметическими значками.
— Время опыта? И такое возможно?
— Вы читали «Кентерберийские рассказы» Чосера? [57] — Боюсь, что нет.
— Полюбопытствуйте на досуге. Чосер, сын своего четырнадцатого, кажется, века, тоже метил дни положениями Солнца в домах генитуры, фазами Луны. Представьте себе, все это с точностью расшифровывается. Георгий Мартынович любил тешить себя разгадыванием подобных кроссвордов. Не удивительно, что и сам пристрастился на старости лет.
— Но зачем?
— А зачем Рерих [58] ставил на обороте картин ему одному понятные знаки? Теперь, кстати, их тоже разгадали. Это были зашифрованные даты. С точностью до года удалось установить, когда было написано то или иное полотно.
— Поразительно интересно! Обожаю Рериха.
— Я тоже.
— Хоть что-то нашлось у нас общее, — мимоходом заметил Люсин. — А какие они, эти знаки?
— Точно уже не помню, но в основном линейные группы вроде даосских триграмм, круги, треугольники, если не ошибаюсь. — Она взяла карандаш и начертала на фильтровальной бумаге несколько символов. — Знак неба О соответствует 1937 году, земли — 1939-му, гор А — 1940-му… Дальше забыла.
— Подумать только! — Люсин благодарно вздохнул. — Как много нужно знать, чтобы научиться понимать мир!
— Не уверена, — Наталья Андриановна не без удовольствия приняла его восхищение на свой счет. — По-моему, они далеко не всегда смыкаются — знание и понимание мира. Но в одном вы правы: узнав про маленькую тайну гениального художника, я совсем иначе стала относиться к невинному чудачеству шефа. В мужчине — я говорю про настоящих мужчин — никогда не умирает ребенок. Отсюда и постоянная потребность в игре. Георгий Мартынович, в сущности, по-детски играл в средневековую кабалистику. Вы не играли ребенком в тайны? Я, например, играла. Мы придумывали свою азбуку, свой особый язык… Его воображению льстило хотя бы то, что вполне объективная по сути планетная символика не понятна для непосвященных. Это доставляло ему чистую детскую радость. Возможно, в такие минуты он воображал себя адептом магистериума, хранителем тайны «красного льва», последним золотым розенкрейцером.