Наверное, в нынешнем путешествии нам следует это замечать, самую малость любопытствовать: найдутся ли у нас в этом странном разграничении того, что человек есть, и того, что он делает, какие-то намеки на то, что же, к чертям собачьим, пошло не так в нашем двадцатом столетии. Я не хочу торопить события. Спешка сама по себе — отрава двадцатого века. Если хочешь что-то поторопить, значит, тебе больше нет до этого дела, и ты хочешь перейти к чему-то другому. Мне хочется приступить к этой задаче медленно, но осторожно и тщательно — с тем же отношением, которое появилось у меня перед тем, как я нашел срезанныи штифт. Не я, а то мое отношение нашло его — и ничто иное.

Я вдруг замечаю, что земля сплющилась в эвклидову плоскость. Ни холмика, ни бугорка. Значит, въехали в Долину Ред-Ривер. Скоро окажемся в Дакотах.

3

К тому времени, как мы выезжаем из Долины Ред-Ривер, грозовые тучи — повсюду; они чуть ли не накрывают нас.

Мы с Джоном обсудили ситуацию в Брекенридже и решили двигаться дальше, пока не придется остановиться совсем.

Осталось уже недолго. Солнце скрылось, ветер дует холодом, и нас окружает призрачная стена различных оттенков серого.

Она громадна и подавляет собой все остальное. Прерия здесь тоже огромна, но огромность этой серой массы, готовой опуститься сверху, пугает. Мы полностью в ее власти. Когда и где она обрушится на нас — не нам определять. Мы можем только наблюдать, как она придвигается все ближе и ближе.

Немного раньше — там, где самая темная часть серого сомкнулась с землей, — виднелся городок: какие-то домики, водокачка; теперь они исчезли. Скоро нас накроет. Я уже не вижу никаких населенных пунктов, и просто придется мчаться во всю прыть.

Я подтягиваюсь к Джону и выбрасываю вперед руку: полный вперед! Он кивает и рвет вперед. Я даю ему небольшую фору и приноравливаюсь к его скорости. Машина реагирует прекрасно — семьдесят… восемьдесят… восемьдесят пять… Вот теперь мы по-настоящему чувствуем ветер, и я опускаю голову, чтобы уменьшить сопротивление… Девяносто. Стрелка спидометра качается туда-сюда, но на тахометре — постоянные девять тысяч… под девяносто пять миль в час… а мы держим эту скорость… движемся. Уже не сосредоточишься на обочинах… Я протягиваю руку и щелкаю выключателем фары. Все равно нужно. Безопасности ради. Слишком темно.

Мы несемся по открытой плоской равнине: ни единой машины, лишь кое-где — деревья, но дорога — гладкая, чистая, и двигатель звучит плотно, как при высоком числе оборотов в минуту: с ним все в порядке. Становится все темнее и темнее.

Вспышка и «бу-буммм» грома: одно сразу за другим. Я вздрагиваю, голова Криса прижата к моей спине. Несколько предупредительных капель дождя… при такой скорости они — как иголки. Вторая вспышка — БАММ, и все вокруг — видно, как на ладони… а потом, в ясности следующей вспышки — та ферма… та мельница… о Господи, он был здесь!.. сбросить газ… это его дорога… забор и деревья… а скорость падает до семидесяти, потом — шестьдесят, пятьдесят пять, и я держу ее.

— Почему мы тормозим? — кричит Крис.

— Слишком быстро!

— Нет!

Я киваю, что да.

Домик и водокачка промелькнули мимо, и теперь появляются небольшая дренажная канава и перекресток с дорогой, уводящей к горизонту. Да… думаю, правильно. Так оно и есть.

— Они уже далеко! — вопит Крис. — Догоняй!

Я мотаю головой из стороны в сторону.

— Почему? — вопит он.

— Опасно!

— Они уехали!

— Подождут.

— Быстрее!

— Нет. — Я качаю головой. Просто смутное чувство. На мотоцикле таким чувствам начинаешь доверять, и мы остаемся на пятидесяти пяти.

Начинается дождь, но впереди я замечаю огоньки города… Я знал, что он здесь будет.

Когда мы подъезкаем, Джон и Сильвия уже ждут нас под первым деревом у дороги.

— Что с вами случилось?

— Сбросили скорость.

— Это мы поняли. Что-то не так?

— Нет. Давайте выбираться из-под дождя.

Джон говорит, что на противоположной окраине есть мотель, но я отвечаю, что есть мотель и получше, если повернуть направо по дороге, обсаженной тополями, через несколько кварталов отсюда.

Мы сворачиваем к тополям и проезжаем несколько кварталов — появляется небольшой мотель. Внутри, в конторе, Джон озирается и произносит:

— Это действительно хорошее место. Когда ты здесь был до этого?

— Не помню, — отвечаю я.

— Откуда ты тогда про него знаешь?

— Интуиция.

Он смотрит на Сильвию и качает головой.

Сильвия уже некоторое время наблюдает за мной. Она замечает, как слегка дрожат мои руки, когда я расписываюсь в книге регистрации.

— Ты ужасно бледный, — говорит она. — Это на тебя молния так подействовала?

— Нет.

— Ты как привидение увидел.

Джон и Крис смотрят на меня, и я отворачиваюсь от них к двери. Дождь по-прежнему как из ведра, но мы делаем рывок к своим комнатам. Все наши вещи на мотоциклах укрыты, и мы пережидаем грозу — потом заберем.

Дождь заканчивается, небо немножко светлеет. Но со двора мотеля я вижу, как за тополями почти совсем собралась другая тьма — ночная. Мы идем в город, ужинаем, а когда возвращаемся, я чувствую, как дневная усталость по-настоящему наваливается на меня.

Мы почти неподвижно отдыхаем в металлических шезлонгах во дворе мотеля, медленно допивая пинту виски, которую Джон принес из холодильника мотеля вместе с какими-то закусками. Виски проходит внутрь медленно и приятно. Прохладный ночной ветерок постукивает листочками тополей вдоль дороги.

Крис спрашивает, что мы будем делать дальше. Этого пацана ничего не утомляет. Новизна и странность обстановки возбуждают его, и он хочет, чтобы мы пели песни, как они это делали в лагере.

— Мы не очень хорошо поем песни, — говорит Джон.

— Тогда давайте рассказытать истории. — Крис задумывается. — А вы знаете что-нибудь интересное о привидениях? Все пацаны в нашем домике рассказывали по ночам о привидениях.

— Лучше ты нам расскажи, — просит Джон.

И он рассказывает. Слушать его истории довольно забавно. Некоторые я не слышал с тех пор, как сам был в его возрасте. Я говорю ему об этом, и он хочет послушать мои истории, но я ни одной не помню.

Немного погодя он спрашивает:

— Ты веришь в привидения?

— Нет, — отвечаю я.

— Почему?

— Потому что они не-на-уч-ны.

Мой тон заставляет Джона улыбнуться.

— В них не содержится материи, — продолжаю я, — и нет энергии — а, следовательно, согласно законам науки, они не существуют нигде, кроме как в умах людей.

Виски, усталость и ветер в деревьях начинают мешаться у меня в голове.

— Конечно, — прибавляю я, — законы науки тоже не содержат в себе материи и не имеют энергии, и, следовательно, не существуют нигде, кроме людских умов. Лучше всего сохранить целиком научный подход ко всему вместе и отказаться верить и в привидения, и в научные законы. Только так будешь в безопасности. Для веры во что-то остается очень немного места, но это — тоже научный подход.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — отвечает Крис.

— Я просто развлекаюсь.

У Криса опускаются руки, когда я так разговариваю, но не думаю, что он обижается.

— Один пацан из Христианского союза молодежи говорит, что он верит.

— Он просто тебя дурачит.

— Ничего не дурачит. Он сказал, что если людей правильно не похоронили, их призраки возвращаются, чтобы преследовать других людей. Он правда в это верит.

— Он тебя просто дурачит, — повторяю я.

— Как его зовут? — спрашивает Сильвия.

— Том Белый Медведь.

Мы с Джоном переглядываемся, внезапно вспомнив одно и то же.

— А-а-а, индеец! — говорит он.

Я смеюсь.

— Наверное, придется кое-что пояснить, — говорю я. — Я думал о европейских привидениях.

— Какая разница?

Джон хохочет:

— Он тебя поймал.

Я на минуту задумываюсь:

— Ну, у индейцев иногда другой взгляд на вещи, и я не утверждаю, что он полностью неправилен. Наука не есть часть индейской традиции.