Хотя отказ от негативной оценки симптома идентифицированного пациента дался нам сравнительно легко, того же нельзя сказать о поведении остальных членов семьи, особенно родителей, которое демонстрировало свою тесную связь с симптомом. Шаблонное видение легко могло увлечь в сторону произвольной расстановки пунктуации, чтобы, в соответствии с причинными отношениями, искать корреляции между симптомом пациента и симптоматическим поведением "других". В результате нередко получалось так, что мы ощущали в себе возмущение и гнев по отношению к родителям пациента. Такова тирания лингвистической модели, от которой нам трудно было освободиться. Нам пришлось понуждать себя, чтобы полностью осознать антитерапевтические последствия этой ошибочной познавательной установки.
По сути, позитивная коннотация, или осмысление симптома идентифицированного пациента в сочетании с негативным осмыслением симптоматического поведения других членов семьи, равносильна произвольному разделению членов семейной системы на "хороших" и "плохих" и поэтому лишает терапевта возможности работать с семьей как с системной целостностью.
Таким образом, нам стало ясно, что работа в рамках системной модели возможна лишь тогда, когда позитивная коннотация дается одновременно симптому идентифицированного пациента и симптоматическому поведению других (например, в форме заявления), все наблюдаемое нами поведение членов семьи вызвано, по нашему мнению, одной общей целью сохранения сплоченности семейной I группы. В результате терапевт получает возможность рассматривать всех членов этой группы на одном уровне без углубления в альянсы или группировки, служащие питательной средой дисфункциональности семейной системы. На самом деле, дисфункциональные семьи регулярно, особенно в кризисные периоды, проявляют склонность к расколу и разногласиям, характеризующимся навешиванием стандартных ярлыков типа "плохой", "больной", "неспособный", "позор общества", "позор семьи" и т. д.
Таким образом, основная функция позитивной коннотации всего наблюдаемого поведения группы состоит в обеспечении доступа терапевта к работе в рамках системной модели[21].
Возникает естественный вопрос: почему коннотация должна быть обязательно позитивной, то есть подтверждать что-либо? Нельзя ли получить те же результаты путем тотальной негативной коннотации (отвержения)? Например, мы могли бы заявить, что и симптомы идентифицированного пациента, и симптоматическое поведение других членов семьи являются "неправильными", поскольку все они служат сохранению стабильности "неправильной" системы ("неправильной", поскольку она порождает боль и страдание). Говоря это, мы бы подразумевали, что "неправильная" система должна измениться. Но всякая живая система имеет три фундаментальных свойства: 1) целостность (система более или менее независима от образующих ее элементов); 2) способность к автокоррекции (и, следовательно, тенденция к гомеостазу); 3) способность к трансформации.
Давая негативную оценку, мы подразумеваем, что система должна измениться, и отвергаем тем самым тенденцию системы к гомеостазу. Поступая таким образом, мы исключаем саму возможность быть принятым дисфункциональной группой, которая всегда гомеостатична. Вдобавок мы совершаем теоретическую ошибку, произвольно проводя разделительную линию между двумя равнозначными функциональными характеристиками живой системы, расценивая тенденцию к гомеостазу как "плохую", а способность к трансформации – как "хорошую", как если бы эти свойства являлись полярными.
В живой системе ни тенденция гомеостазу, ни способность к трансформации не могут считаться хорошим или плохим качеством: и то, и другое суть функциональные характеристики системы, причем одно не может существовать без другого. Они сосуществуют в континууме циркулярной модели, где на смену "или – или" линейной модели приходит отношение "больше – меньше".
Однако, как указывает Шендс, человек постоянно стремится достичь утопического состояния полной неизменности отношений, "идеальной" цели – воссоздания своей внутренней Вселенной, существующей абсолютно независимо от эмпирических фактов: "Данный процесс можно рассматривать как движение к полной независимости от здесь-и-сейчас, к освобождению от насущных физиологических нужд. И ученые, и философы находятся в поиске вечных истин, абстрагированных от грубого биологического события. Парадокс заключается в том, что подобное состояние в реальности несовместимо с жизнью по той простой причине, что жизнь – это процесс постоянного движения, постоянного увеличения энтропии, который должен поддерживаться непрерывным притоком негативной энтропии (и энергетической, и информационной). Таким образом, мы сталкиваемся с извечным парадоксом поиска стабильности и равновесия, хотя ясно, что стабильность и равновесие достижимы только в неорганических системах, да и там лишь в ограниченной степени. Равновесие несовместимо с жизнью или научением: движение вперед, хотя бы в минимальной степени, является абсолютно необходимым условием для любой биологической системы" (Shands, 1971, р. 69–70).
Семья, находящаяся в состоянии кризиса и обратившаяся за терапией, также страстно вовлечена в преследование этой "идеальной цели"; она бы вообще не пришла к нам, если бы не чувствовала угрозы своему равновесию и стабильности (защищаемой и удерживаемой наперекор эмпирическим факторам). От семьи, которая не чувствует этой угрозы, гораздо труднее добиться адекватной мотивации на терапию.
Когда мы говорим о позитивной коннотации, то сталкиваемся с целым рядом противоречий и парадоксов. Выше уже отмечалось необходимость преодолеть свою лингвистическую обусловленность и заложенный в ней морализм. Однако мы должны пользоваться языком хотя бы для того, чтобы одобрить и подтвердить гомеостатическое поведение всех членов семьи. Само выражение одобрения, точно так же как неодобрения[22], требует использования "моралистических" суждений.
Получается, что мы должны парадоксально использовать язык для того, чтобы переступить через язык, моралистическое поведение, чтобы выйти за пределы морализма, поскольку только так мы можем реализовать системный подход, в котором морализм является совершенно бессмысленным.
Иными словами, квалифицируя "симптоматическое" поведение как "позитивное" или "хорошее" в силу того, что оно мотивируется гомеостатической тенденцией, мы даем позитивную коннотацию не членам системы, а ее целостной гомеостатической тенденции. Однако можно одобрять и определенное поведение отдельных индивидов постольку, поскольку оно выражает общую направленность группы к единству и стабильности. Через такое одобрение терапевт не только заявляет о себе как о стороннике гомеостатической тенденции, но и предписывает ее.
Принимая во внимание особый тип поведения семьи, включенной в шизофренические взаимоотношения, который был описан выше в главе 3, можно вывести для нее наиглавнейшее правило – запрет на любые определения отношений. Семья как бы посылает терапевтам метасообщение: "Мы можем оставаться вместе лишь до тех пор, пока не определяем отношения. Отсутствие определенных отношений существенно для стабильности нашей системы".
Размышления приводят нас также к выводу, что симптом, то есть психотическое поведение, демонстрируемое идентифицированным пациентом, самой своей причудливостью и непонятностью представляет попытку воспрепятствовать определению отношений. В этом смысле идентифицированный пациент тоже подчиняется главному правилу. Но, с другой стороны, симптом как выражение протеста подразумевает определение отношений, пусть в критической и иронической форме. На более высоком уровне абстракции получается, по сути, следующее: отношения, определенные как неопределимые, тем самым определены как несостоятельные.
