Терапевтический парадокс состоит в том, что алкоголик вынужден занять следующую позицию: "Чтобы показать вам (А. А.), что вы не правы, в том смысле, что я не всегда буду алкоголиком, как вы говорите, я плюю на бутылку. Если вам угодно, можете говорить, что она сильнее, чем я, мне все равно. Главное для меня – показать вам, что я не то, что вы обо мне говорите: я не вечный алкоголик".

Игра с А. А. стала гораздо увлекательней, чем игра с бутылкой, тем более, что люди, пытающиеся дать алкоголику это однозначное определение, называют себя бывшими алкоголиками, парадоксально отрицая таким образом окончательность приговора.

И как же мы отвечаем на вопрос, поставленный Бейтсоном в конце его работы: "Всегда ли дополнительность в чем-то лучше симметрии?" Мы согласны с Бейтсоном в том, что симметричное поведение индивида по отношению к трансцендентной ему большой системе всегда является ошибкой. Но если речь идет об отношениях между индивидами, то нельзя говорить о преимуществе симметрии или дополнительности, так как и то, и другое – неотъемлемые функции отношений. Межличностные отношения, чтобы не быть психотическими, должны быть определены абсолютно четко и ясно. Именно это, как мы видели, запрещено в шизофреническом взаимодействии.

Глава 4. Идентифицированный пациент

Как мы можем объяснить поведенческий акт, реализуемый в процессе той особой парадоксальной игры, которая характеризует семью с шизофреническими взаимоотношениями?

Он представляет собой не что иное, как маневр, используемый одним из членов группы, один из множества маневров, прагматическим эффектом которых является подкрепление и дальнейшее продолжение игры.

Это парадоксальная игра, абсолютно уникальная. Ее содержанием является состязание, нечто вроде нелепого покера, где каждый игрок полон решимости выиграть любой ценой и тем не менее ограничивается лишь наблюдением за движениями и выражением лица партнеров, сдерживаемый негласным и всеми участниками разделяемым запретом на то, чтобы просто раз и навсегда выложить карты на стол.

Это абсурдная игра, в которой игроки намереваются одержать победу, доминировать над другими участниками при том, что главное правило игры запрещает в равной степени как достигать превосходства, так и – напротив – уступать и терпеть поражение. Более того, это игра, которая позволяет и даже поощряет каждого игрока (обязательно каждого, чтобы никому не пришло в голову сдаться) верить в то, что он выигрывает, при условии, что это остается его большим секретом.

Это бесконечная игра, ибо каждый партнер, руководимый спесивой уверенностью – "Пока я продолжаю играть, у меня есть шанс победить" – вынужден, невероятно напрягаясь, делать все новые и новые попытки.

Это состязание подобно тому, которое происходит между алкоголиком и бутылкой, но с тем существенным отличием, что бутылка – это объект, она всегда рядом, она не может делать контрходы или покинуть игровое поле. Алкоголик всегда может повторить вызов и начать игру сначала, так как бутылка остается на своем месте и никуда не исчезает. Она не может выглядеть раздраженной или скучающей в процессе игры, и, что самое важное, она не может выражать угрозы, что готова прекратить или изменить игру.

Однако взаимодействия между живыми существами носят циркулярный характер. Каждый может отвечать на вызов вызовом, на ход – контрходом. Один игрок может ясно демонстрировать, что он сыт по горло, до смерти устал от того, что другие не делают все, что в их силах, и что он собирается выйти из взаимодействия. Эта угроза, которая кажется особенно реальной на фоне общего страха окончания игры, иногда может выглядеть настолько правдоподобно, что способна спровоцировать одного из соперников на еще более мощный ход, на сообщение, что отношения стали настолько неудовлетворительными, что он фактически уже вышел из них. Хотя физически он все еще здесь, он уже другой, отдаленный, отчужденный.

Такая метаморфоза^[14] одного из членов группы несет послание: текущие отношения более непригодны, нужны перемены.

Но кто должен измениться? Конечно, другие. Как они должны измениться? Это так просто: им следует не быть теми, кто они есть!

То есть идентифицированный пациент как бы говорит:

"Только если б вы были иными, чем вы есть, я мог бы стать не тем, кем являюсь, а тем, кем должен был бы быть. Чтобы мне помочь, вы не должны ничего предпринимать, потому что это все равно не поможет. Для того, чтобы на самом деле помочь мне, вам просто следует быть теми, кем вы должны были бы быть".

Таким образом, мы можем сформулировать шизофреническое послание: "Я не имею в виду, что тебе следует делать нечто другое. Тебе следует быть другим. Только тогда ты сможешь помочь мне быть тем, кем я не являюсь, но мог бы быть, будь ты не тем, кто ты есть".

В таком виде является нам гений шизофреника, ставшего мастером акробатических прыжков с одного логического уровня на другой, меняющего уровень логических построений и сигнализирующего при этом, что на самом деле он остался на прежнем уровне; подобно Христу^[15], совершающему окончательный и величайший прыжок из класса деяний в класс всех классов, имя которому – бытие.

Следовательно, шизофреническое послание обостряет парадокс до крайности, возводя невозможность в абсолют посредством замещения глагола делать, на глагол быть. Давайте вёрнемся на минуту назад, чтобы увидеть, как шизофреник впервые научился манипулировать и путать категории действия и бытия.

Согласно наблюдениям Хейли, в семьях с шизофреническими взаимоотношениями каждый их член не только постоянно оказывается в ситуации, когда он вынужден иметь дело с противоречащими друг другу уровнями получаемых сообщений, но также обнаруживает, что его ответы неизменно квалифицируются как "ошибочные" или, точнее не совсём правильные.

Таким образом, если один член семьи говорит что-то, всегда найдется другой член семьи, который даст ему понять, что то, что он говорит, не совсем то, что он должен был сказать, что ему следовало бы сказать это иначе. Если он пытается кому-то помочь, то получает сообщение, что он делает это недостаточно часто или недостаточно хорошо, другими словами, что он вообще никак не помог. Если он выдвигает какое-то предложение, то кто-то другой немедленно выражает сомнение в его праве делать это. В то же время, если он не высказывает предложений, ему тут же дают понять, что у него нет права полагаться на решения других людей"

Иными словами, каждый в такой семье всегда переживает, что он ни разу не сделал что-то правильно, при том что ему никогда не было открыто сказано, что ему следует делать, чтобы его действие было правильным.

Теперь мы можем понять, как человек в таком обучающем контексте, где невозможно даже подумать об уходе из игры, находит для себя выход в суперпарадоксе: "Дело не в том, что ты не делаешь то, что тебе следует делать, а в том, что ты не тот, кем тебе следует быть" (причем вопрос "Кем мне следует быть?", остается столь же смутным и неопределенным, как и вопрос "Что я должен делать?").

Из общей теории систем и кибернетики мы знаем, что механизм самокоррекции, поддерживающий гомеостаз системы, – это механизм отрицательной обратной связи. По-видимому, шизофреническое поведение представляет собой чрезвычайно мощную обратную связь, дополнительно питаемую его парадоксальностью. Когда один из членов семьи делает слишком правдоподобный ход, показывающий, что он намеревается совершить что-то иное, чем прежде, он получает ответ, еще больше похожий на правду: "Хм… я уже другой, но это не зависит от моей воли; возможно, на меня влияет нечто мистическое, что делает меня другим. Я ничего не могу с этим поделать. Но, возможно, я другой, потому что ты не другой, но если ты попробуешь быть другим…" Такое послание, такой призыв, такое заклинание об изменении, являющееся проявлением шизофренического поведения, столь правдоподобно, что оно кого угодно может убедить в своей реальности. Но нам не дано знать на самом ли деле человек, демонстрирующий такое шизофреническое поведение, призывает к изменениям?