Алешка сам предложил Томасу себя в подмогу. Томас говорил-то по-русски сносно, только вот писал с ошибками – то буквы напутает, то слово переврет. А как с Алешкой сработались, так дело у них спорко пошло: Томас книгу читает, на русский язык мысль перекладывает, а Лешка ее записывает по всем правилам да канонам. Любо-дорого почитать. Заодно и Алеша языку учился.

Окромя книг да учения была у Алешеньки еще одна страсть. Тайная, никому не ведомая, но горько-жгучая – царица Мария Федоровна, в девичестве Мария Нагая. С Марусею, как в семье отца ее звали, дружил он сызмальства. Она ему кренделя медовые с хозяйского стола таскала, он ей сказки рассказывал да буквы показывал. Как повзрослел, так томиться по ней стал, имя ее на каждом косяке выцарапывал, за что бывал бит не раз дворовыми людьми. Федор Федорыч только посмеивался, однако же в Москву его вслед за дочерью отправил, знал, что верен будет Алешенька ей всем сердцем.

«Служи царю верою и правдою, но и царицу не забывай, – говаривал Федор Нагой. – Царь наш батюшка нравом крут, уж в седьмой раз женится, если и Маруся в немилость впадет, то несдобровать ни ей, ни мне… перекусит он нас да выплюнет».

И Алешенька служил, за Марией приглядывал. Бывало, царь новую книгу запросит, а дядька Епифаний трусит ее в палаты нести, боится не угодить или под горячую руку попасть. Так Алешка всегда сам вызывался. Книгу приносил, царю челом бил и, коли других указов не было, шел восвояси. Где задержится, где заблудится, а нет-нет да повстречает Марию Федоровну, удостоверится, что жива и здорова. Она к нему ласковая всегда, а ему и не надо большего. Только знать, что все у ней хорошо.

В тот самый день Алеша с Томасом переписывали новую аглицкую книгу, привезенную посланником Федором Писемским из последнего его визита в страну далекую, Томасу родную, а Алешке неведомую.

Томас, одетый в засаленный и временем побитый английский сюртук в паре с простыми мужицкими штанами (он не особо следил за внешним обликом своим), разложил книгу у окна, сам примостился рядом каким-то невероятным образом – присев на корточки и поджав колени под самые уши. И так, раскачиваясь из стороны в сторону, то бормотал про себя, то громко диктовал Алеше:

– Fro the Maryage of Kinge Uther unto Kyng Arthure that Ragned Aftir Hym and Ded Many Batayles… от шенитьбы король Ютер до король Артур, что править после… и… как это… много битв сделавший…

«От свадьбы короля Ютера и до короля Артура, правившего после него и свершившего много битв…» – записывал Алеша.

Дверь с грохотом отворилась, и в светлицу к ним ввалился огромный детина в стрелецком платье. Томас подпрыгнул от неожиданности, ударился о свод окна и, с досадой потирая макушку, бормотал матерные слова на отборном русском.

– Толмач аглицкий кто? – спросил увалень. – К царю велено, срочно.

Томас с Алешкой переглянулись испуганно, но Леша первый заговорил:

– Он толмач, я помогаю. Вместе книги перекладываем, вместе и к царю пойдем.

Детина пошевелил бровями, повращал очами, видно, думал усердно, но, так ничего и не выдав в мир, развернулся и лишь жестом приказал идти следом.

Царские палаты в белокаменном светлом тереме встречали прохладой, тишиной и кожей ощущаемым напряжением. Люди, как тени, мелькали в коридорах и залах, стараясь проскочить незамеченными, слиться со стенами и раствориться в небытии. По всему видно – царь не в духе.

Томас впервые шел по царскому терему, его сюда не пускали, да и нужды не было. А уж желания и подавно. Леша же бывал, знал и хорошо чувствовал настроение челяди.

На подходе к царской опочивальне увидали Яшку Высокого, он был первый толмач при посольстве аглицком, при самом Писемском служил. Яшка сидел у стены, зажав рукой кровоточащую рану на голове, глаза его испуганно таращились в никуда, а нога нервно подергивалась.

– Кто же тебя так, друг? Неужто царь? – вполголоса спросил Алешка, проходя мимо.

Яшка лишь кивнул да промычал неразборное. Стрелец же толкнул Алешку меж лопаток, дескать, шагай, не разговаривай.

В опочивальне окромя царя присутствовали двое – Алешке неизвестные, но одетые богато: платья парчовые, пояса серебряные, на плечах соболя отборные. Видать, из бояр важных. Царь взглянул исподлобья на вошедших и, ни слова не сказав, отвернулся к оконцу. Заговорил с ними один из вельмож:

– Кто из вас толмач и почто двое?

– Он толмач, – вновь объяснился Алеша. – Только он по-аглицки хорошо, а по-русски не очень. Я за него записываю.

– А по-русски и не надо, по-аглицки пусть пишет за царем. Но чтоб правильно и красиво, королеве письмо, не девке какой, – боярин указал на письменный столик с разложенными на нем инструментами и начатым уже было письмом.

На каменной, отполированной до блеска столешнице то там, то тут чернели капли багряные. Видать, Яшка чем прогневил, тут ему и досталось. Алеша ко столу подскочил, рукавом кровь вытер, письменные принадлежности проверил, Томасу махнул, чтоб садился, сам за спиной его встал. Чуял нутром, что важное дело, боялся, что выгонит царь, посему все пытался обставить так, словно Томас без него не управится. И получилось. Ни царь, ни бояре гнать его не стали.

– Продолжай, Иоанн Васильевич, на чем ты остановился, царь-батюшка? – прогнулся в пояснице второй из вельмож.

Царь вернулся взглядом в комнату, опершись на подлокотник золоченого трона своего, переместился весом всем на правую сторону и заговорил:

– Мы тебе предлагаем союз… коим соединим наши государства в одно великое, от Урала до Англии простершися….

Томас заскрипел пером по пергаменту, Алешка заглянул через плечо его, попытавшись прочитать, что до сих пор Яшкой было записано. Углядел знакомое ему слово: the Maryage – женитьба.

– А если спросишь мя, как же это царь сватается, когда у него есть жена, – продолжил владыка, выдвинув нижнюю челюсть. – То знай – она не царевна, не государственного рода, неугодна мне, и я ее брошу по надобности…

Затемнело в глазах у Алешеньки, вспомнились ему обе царицы Анны, насильно в монастырь постриженные, и Василиса Мелентьева, неведомо куда исчезнувшая, и особливо Мария Долгорукая, в проруби утопленная. Неужто и Марусю та же участь ждет?

Тем временем царь диктовать перестал, Томас чернила просушил, склонился и задком-задком в двери попятился.

– И ты ступай, чего стоишь как вкопанный? – гаркнул на Алешку вельможа. – Пшли вон отседова.

И оба они выскользнули из палат, да только в разные стороны побежали. Томас – к выходу и от беды подальше, а Алешка – на свою беду до царицыной светелки.

Как уж вышло проскользнуть у него мимо нянек и охраны… видать, сам Бог хотел того. Но прошел Алешка незамеченным до самой опочивальни, поскребся мышею в дверь и, не дожидаясь ответа, отворил створку.

Маруся сидела у окна, безвольно опустив одну руку на колени и пальчиком другой обводя замысловатые узоры резного подоконника. Лицом бледная, но формами округлая, в глазах тоска-печаль. В тихой задумчивости своей не сразу заметила она незваного гостя. А заметив, ойкнула, обрадовалась по первости и тут же испугалась.

– Алешка, ты как тут? Зачем?

Лешка бросился к ногам своей царицы, стукнулся лбом об пол:

– Не гневайся, Мария Федоровна, что без спросу вошел. Богом клянусь, не видал меня никто. И за то, что далее скажу, тоже не гневись. Только беда пришла, мне о том тебя предупредить надобно. Как тебя из той беды спасть… может, батюшке, Федор Федорычу, написать?

– Что случилося? – побледнела Марусенька, в струну вытянулась.

– Царь наш… муж твой, удумал заново жениться. На королеве аглицкой, что за тридевять земель живет. Брак тот политический, не по любви, но для цели оной, он тебя, матушка, погубить готов.

– Чуяло мое сердце неладное, – запричитала Мария, заломила руки в отчаянии. – И батюшка не поможет. Царь на расправу скор да крут… Уж два года я замужем, а детей все нет. Одного того достаточно, чтобы меня свести. Кабы понесла я от царя, так, может, и обошлось бы… Алешенька…