Так долгие часы проводил он в шатре своем, и вместе с ним была прекрасная Реума. Но детей у них не было. И это печалило их.

Иногда Гадораам садился на осла и отъезжал от шатров и смотрел издали на свои богатства. Верблюды казались тогда горбатыми холмами, а стада овец и коз были похожи на густой кустарник, колеблемый ветром.

Гадораам делал знак рукою. И тотчас рабы складывали шатры, снаряжали повозки и гнали стада.

Тонконогие овцы с влажными мордами, с длинною, запыленною шерстью бежали впереди каравана, оглашая воплями пустынную даль. Верблюды, как умудренные жизнью старики, лениво шагали, мотая головой. Черные рабы, хлопая длинными бичами, распевали гортанно унылые песни. Наложницы, полуодетые, изнывали от жары в закрытых повозках…

Гадораам смотрел на свой караван и думал:

«На что мне мои богатства, когда нет у меня потомства? Если я встречу на пути моем царя или купца, они посмеются надо мною. Они скажут: “Бог не благословил тебя, Гадораам, и ты, как евнух, обречен на бесплодие”».

И тосковал Гадораам, и утешался мечтами. Ему мерещилась Реума беременной, с крутым полным животом. Он представлял себе ее радость. Он уже видел Реуму рождающей, слышал ее крики от здоровой материнской боли — крики, такие приятные для его слуха.

Тогда Гадораам молил Бога даровать ему потомство. Он останавливал караван, располагался лагерем. Трое суток, по слову патриарха, воздвигали рабы жертвенник. И огромное сооружение высилось среди пустыни, как каменный знак, обращенный к Богу. Гадораам подымался по ступеням жертвенника, и рабы подавали ему на длинных пиках животных, обреченных на жертву, и патриарх сам совершал всесожжение, не жалея тука откормленных тельцов и овнов. Дым, черный и жирный, вздымался столбом над пустыней. И ангелы принимали в золотые чаши благоуханную жертву и приносили ее Неизреченному.

Потом Гадораам шел в шатер и обнимал там Реуму и возлежал с нею на ложе. И в это время тишина была в лагере. Все рабы и наложницы лежали распростертые недвижно, умоляя своих богов даровать Реуме зачатие.

Но Реума оставалась неплодной.

Была у Реумы рабыня по имени Фамарь, египтянка. На родине служила Фамарь в храме Бубасты, помогая жрицам совершать курения пред божественным ликом Девоподобной Кошки.

И теперь молилась Фамарь богине своей, когда ночью луна восходила над великой пустыней. Фамарь удалялась от шатров и подолгу стояла прямая, как тростинка, с глазами, широко открытыми, с руками, поднятыми кверху.

Непохожа была Фамарь на Реуму, но не менее ее была прекрасна. Волосы у Фамари были подобны золоту офирскому, глаза — светильникам в храме Озириса, губы — пурпуру спелого граната… И было ей тогда двенадцать лет.

И вот сказала Реума Гадорааму:

— Господь не хочет даровать мне потомство. Войди, Гадораам, к служанке моей, Фамари. Она молода и прекрасна. Пусть она зачнет и родит мальчика. И мы усыновим его.

Тогда Гадораам сказал:

— Пусть она придет ко мне в шатер.

И вот Реума приготовила ложе, сожгла блоговонные травы и привела Фамарь в шатер к Гадорааму. И девственница стала перед патриархом.

Тогда Реума сняла одежды с Фамари и сказала Гадорааму:

— Эта египтянка похожа на лилию. Посмотри, какая нежная у нее кожа. И какие стройные у нее ноги: они широки в бедрах и совсем маленькие у ступни. А какие глаза у Фамари — как драгоценные и волшебные камни горят они. А какие у нее губы — их еще никто не целовал, но они благоухают. И сладостно будет целовать их, потому что всегда они шепчут молитвы. Войди, Гадораам, к египтянке, и зачнет она сына.

Когда Фамарь услышала такие речи, она сказала:

— Нет, господин, не касайся меня, потому что не хочу я зачатия. Я хочу остаться девственницей. И объятия твои, Гадораам, будут для меня как знак смерти. Хочу ночью в пустыне смотреть на луну, единую, которую я люблю. А мужчины ненавистны мне, как ядовиты змеи, и уста их горьки для меня, как полынь.

Но Гадорааму понравилась Фамарь, и он подумал: «Пусть не хочет она меня. Тем сладостнее будет для сердца моего войти к ней. И тогда наверное от семени моего родится у нее сын».

Тогда Реума угадала то, что было на сердце Гадораама, и вышла из шатра.

И заплакала Фамарь горько. И скрылась в углу шатра. Но Гадораам взял ее за руку и привел на ложе. И долго любовался ею. И целовал ее губы и девственные ноги ее. И потом вошел к ней.

С тех пор, как Фамарь стала беременной, она не знала радости и громко рыдала. И все удивлялись ей и говорили:

— Вот Господь благословил ее счастием, а она, как безумная, жаждет бесплодия.

И тогда Фамарь стала перед шатром Гадораама и прокляла патриарха и жену его Реуму. И долго она стояла так на камне, с распущенными волосами, и громко вопила.

Тогда Реума сказала Гадорааму:

— Бросим в пустыне египтянку. Она недостойна быть матерью твоего сына.

И вот двинулся караван прочь от этого места. Одна осталась Фамарь в пустыне: только несколько овец паслось около нее.

Все тише и тише щелкали бичи; уже едва слышны были песни рабов; уже нельзя было отличить рев верблюдов от блеянья овец; тогда перестала стенать египтянка и обратила лицо свое к небу, ожидая луны.

И наступила ночь. И пустыня встретила ее молчанием.

Потом был день и опять ночь, — и так текло время, как волны вечной реки. И томилась Фамарь, не зная будущего.

Наконец, родился у нее сын — Измаил. Он был похож на Гадораама. И быстро мужал он и бродил со стадом своим по пустыне, как маленький пастух, и уже научился щелкать бичом.

Фамарь любила его и боялась, и хотелось ей умереть, чтобы не видеть Измаила взрослым, когда станет он, как его отец, Гадораам.

И молилась Фамарь богине, чтоб она даровала ей смерть.

Но смерть не приходила, а Измаил с каждым годом становился мужественнее и прекраснее. И вот уже исполнилось ему тринадцать лет, а матери его Фамари было в то время двадцать шесть.

И стала замечать Фамарь, что волнуют отрока желания, что он смущается наготой своей и слишком пристально смотрит на ее тело, когда она купается при нем в источнике.

И однажды спросил Измаил у матери своей:

— Скажи мне, матушка, почему рождаются овцы и козы и другие животные и почему размножаются люди, которые, как ты говоришь, живут где-то за пределами пустыни?

Тогда Фамарь сказала:

— Люди размножаются от нехорошей любви. Смотри на небо ночью, сын мой, и ты узнаешь чистую и прекрасную любовь, и ты не пожелаешь потомства.

— Но ведь и ты родила меня, — возразил Измаил. — Зачем же ты любила дурно, когда ты знаешь прекраснейшую звездную любовь…

— Это твой отец, Гадораам, насильно овладел мной.

— А что это значит «овладел»?

— Он обнимал и целовал меня, сын мой.

— Но ведь и мы целуемся с тобой — почему же не рождаешь ты теперь?

— Не надо… Не надо, сын мой, думать об этом…

И опечалился Измаил. Наступила ночь. Он лежал на песке и смотрел на луну и думал о матери своей Фамари…

И Фамарь лежала в шатре и думала об Измаиле. Она знала, что он не спит, и это волновало ее. Потом она позвала его к себе. И он пришел и прижался отроческими губами к ее ногам. И так долго лежал, изнемогая…

И с тех пор он ходил за матерью своей Фамарью, как завороженный, и шептал тихо:

— Люблю… люблю… люблю…

Так переходила Фамарь от места до места в пустыне, — и пришла однажды и остановилась у источника на дороге в Суру.

Тогда явился ей некто.

И она спросила:

— Кто ты? Не вестник ли богини Бубасты?

— Нет, — сказал он, — я вестник иного бога.

И потом сказал ей вестник:

— Вот живешь ты одна в пустыне. И нет у тебя мужа. Но худо будет жене, у которой нет потомства. Поэтому говорю тебе. Пусть войдет к матери своей отрок Измаил. И умножая умножу потомство твое, так что нельзя будет и счесть его от множества.

И сказала Фамарь мужу, который говорил с ней: