– Принято, – кивнул я. – А зачем тебе тот яхонт?

Бабка замялась.

– Да вот, от старости, почитай, все мясо на мне сгнило да с костей отвалилось. Яхонт же лазоревый силой обладает. Любую хворь лечит, молодость возвращает – ежели знать, как им пользоваться. Водяница уже в старости тот камень нашла, сердце хилое из себя вырвала да яхонт вместо него вставила. И получила от него и молодость, и красоту, и силу великую. Будь осторожен, добрый молодец.

Сказала – и ушла к себе в избу, постукивая клюкой и гремя костяными ногами. Интересно, как они у нее вообще работают без мышц? Впрочем, это сейчас совершенно не главное.

Лицо болело. Очень. Вернее, то, что от него осталось. Находился б я в Чернобыльской Зоне, самое время было бы подумать о противогазе. Вон, снарки наши тоже со сползшими мордами по зараженным землям бегают, и, говорят, резиновые маски им очень помогают безболезненно переживать отсутствие кожи на полуразложившихся харях.

Но противогазами Древняя Русь, к сожалению, не богата. Думаю, от адовой боли я бы точно вырубился, если бы не свет от навершия рукояти моего меча. Случайно обнаружил. Поднесешь сияющий камень к сплошной ране, которая когда-то была моей физиономией, и отпускает боль ненадолго. Потом снова накатывает, и вновь приходится пользоваться странной анестезией. Фиг его знает, как работает этот камень: в моем времени ничего так просто не светится, если это не артефакт с зашкаливающей радиоактивностью.

Но счетчика Гейгера у меня не было, а если б и был – по барабану. Сдохну от экстремального облучения – ну что ж, значит, судьба такая. Сейчас же главное – от боли не вырубиться и попытаться выполнить бабкин квест. Если живицы найду, может морду ими подлечить удастся, хотя хрен его знает, лечат ли они такие обширные раны. Но ежели не попробовать, никогда не узнаешь.

С сияющей рукоятью меча идти по ночному лесу было довольно легко. И не только потому, что свет от нее лился метра на три вперед. Чем дальше я шел, тем более активным становился лес – живые корни повылазили из земли, явно намереваясь ухватить меня за ноги. И ветви тоже ожили. Толстые, гибкие, похожие на змей, готовящихся к атаке.

Но ее не последовало.

Как только свет меча падал на живые корни и ветви, у них моментально боевой запал пропадал. Скукоживались, прижимались к толстым стволам деревьев, словно их огнем опалило. Ну и хорошо. А то, вон, раздавленный человеческий череп валяется в треснувшем шлеме, вдавленном в кость. Чуть подальше – почти целый скелет в кольчуге, похожий на высушенную мумию. По ходу, костлявая бабка не первого меня посылала этой дорогой к Гнилому болоту. Сволочь старая, могла б и предупредить…

Я слабо представлял, какое это расстояние – «поприще». Но по ощущениям я прошел примерно километр, прежде чем вышел к лесному болоту, пахнувшему городской свалкой, на которую местные мафиози периодически подбрасывают трупы разной степени свежести.

На первый взгляд это была поляна с невысокой травой, наверняка нежно-зеленой при дневном свете. Сейчас же она была похожа на черный бархат, который я, присев на четвереньки, аккуратно пощупал ладонью – и вздохнул.

«Бархат» заметно пружинил, будто под ним батут натянули. Наступишь на такую «лужайку» – и очень повезет, если успеешь ногу обратно выдернуть из цепкой трясины, потеряв только сапог.

Однако многим, дошедшим до этого места, повезло меньше.

Я поднял меч повыше, и навершие осветило «лужайку» на несколько метров вперед. Ну да, все как я ожидал. Вон в пяти шагах от меня печенежский шлем торчит из трясины. А чуть подальше чья-то рука видна. Лежит себе, то ли оторванная, то ли отгрызенная по локоть, отсюда не разобрать, и пальцы, сведенные судорогой, словно когти вонзились в смертоносную «лужайку». Это уже не просто «пошел – попал в болото – утонул». Это что-то иное, ужасающе сильное, способное влегкую лишить человека конечности.

М-да. То, что передо мной непроходимое препятствие, я выяснил. Теперь бы понять, что делать дальше, а то от болотной вони вдобавок к боли от срезанного лица еще и головная боль добавилась. Если так дело пойдет, вскоре, по ходу, вообще перестану понимать, кто я и с какого перепугу оказался в этом гиблом месте…

– Потерял чего, воин?

Голос, раздавшийся у меня за спиной, был мелодичным, грудным, красивым. И одновременно знакомым – где-то я его определенно слышал.

Я обернулся…

Это была она.

Алена.

Девица-красавица из богатырской крепости. Стояла, прислонившись к дереву, на меня смотрела глазами влекущими, зовущими, обещающими… Только сейчас одежды на ней не было. Вообще. Лишь коса распущена так, что длинные, густые светлые волосы ниже пояса прикрывали грудь и низ живота, ничего при этом особо не скрывая.

А фигура у девушки была такая, что глянешь раз – и будто по темечку тяжелым ударили. Шок, снос башни напрочь. Нельзя мужикам на такое смотреть, противопоказано. Совершенные греческие статуи с крошечными бюстами и недоразвитым тазом отдыхают в сторонке, нервно теребя фи́говые листочки на причиндалах античных богов.

Тут же все было совсем иначе.

До умопомрачительности.

Тяжелый бюст словно невидимый корсет поддерживал. Талия – будто тем же корсетом стянута: кажется, что двумя ладонями обхватить можно, и ладони те так и жаждут проверить, так ли это. Таз круглый, словно щит печенежский, и от него вниз ноги тянутся – длинные, сильные, но в то же время не изуродованные мышцами. И стопы маленькие, аккуратные, что при такой фигуре встречается крайне редко и оттого притягивает еще больше…

Я невольно сглотнул слюну, понимая где-то краем сознания, что под призывным взглядом красавицы стремительно теряю хваленый сталкерский самоконтроль. Хотел бы я посмотреть на того мужика, кто б его не потерял, когда из-под длинных ресниц в твой адрес посылают эдакие сигналы, и при этом полные губы слегка раздвигаются, обещая неземное наслаждение.

– Нравлюсь, добрый молодец? – с придыханием спросила она, делая шаг в мою сторону.

– Н-нравишься, – выдавил я из себя, понимая, что еще немного – и волна безумия затопит меня полностью.

– Так чего ж стоишь-то? – прошептала она, подходя и слегка касаясь грудью моей кольчуги. – Одежа воинская не мешает? И меч тебе зачем? Неужто руку на меня поднять сумеешь?

Ее пальцы слегка коснулись моих, сжимавших рукоять…

Права она.

Не сумею.

Да и не хочу.

Другое желание огненной лавой уже затопило меня, и противиться ему более сил не было…

Меч упал на хилую траву, отравленную болотными испарениями. Но я уже не ощущал вони этого гиблого места. Ничего я не чувствовал, кроме одуряющего запаха ее волос и молодого, горячего тела, которое меня, в считаные мгновения сорвавшего в себя кольчугу и все остальное, приняло в себя так, как жена принимает любимого мужа после долгой разлуки…

Это было похоже на торнадо, на цунами, на безумие, захлестнувшее меня, растворившее в себе сознание, когда волна наслаждения накрывает тебя полностью и топит, лишая воздуха, и ты задыхаешься в соленых брызгах собственного пота – а может, и крови из губы, прикушенной в порыве страсти. Своей ли, ее ли? Да кто ж поймет, когда вы сейчас – одно целое, единый организм, бьющийся словно под током высокого напряжения…

Где-то краем сознания я понимал, что схожу с ума от наслаждения. Мир вокруг стал зыбким, расплывчатым, нечетким. Лишь ее лицо, освещенное сиянием камня на рукояти моего меча, валявшегося поодаль, было прекрасно видно. Бисеринки пота на лбу и щеках, глаза, в экстазе закатившиеся под верхние веки, рот, разодранный до ушей в беззвучном крике… Возможно, раньше я бы подумал, что некрасиво это – белые глаза без зрачков, раззявленный рот в пол-лица с частоколом острых зубов длиною с мизинец, раздвоенный змеиный язык, что словно неистовая плеть хлещет по губам, щекам, подбородку девушки…

Но сейчас я наслаждался этим зрелищем. Оно было прекрасно той первобытной, естественной красотой, какую дарит своим детям сырая земля, черный лес и глубокое болото, на дне которого покоятся несметные богатства, что не в силах оценить глупые, жадные люди…