Щит я брать не стал – громоздкая штука, без специальной тренировки будет только мешать в бою. Шлем бы найти по размеру, но с ними беда случилась. Большие все оказались, болтались на голове как ведра. Ну и бес с ними, обойдусь.

Оружия, кстати, в гнезде не нашлось никакого. Не знаю почему. Может, просто не перло паукообразного от мечей, топоров, кинжалов да луков. Больше по шмоту тащился. И на том ему спасибо, хоть приоделся в духе времени, может, не будут больше за крестьянина держать. Хотя с моей новой рожей, пожалуй, сочтут за какую-нибудь пакость типа той, которую я только что убил.

Кстати, о роже. Она начала ныть. Так же, как когда местная анестезия отходит. Нервы вроде притерпелись, свыклись с ранением, первичной острой боли не выдают, лишь ноют зверски, напоминая – не трожь повреждение, дай зажить. Причем ныть может так, что ни о чем больше думать не сможешь, все зависит от характера повреждения и площади поражения – а она в моем случае была более чем существенной.

В общем, не стал я больше ковыряться среди сокровищ и обломков костей, вылез из дупла, забрал меч и двинул в самую гущу леса, словно фонариком освещая себе путь камнем, найденным в логове чудовища.

Так я и шел сквозь чащу – в одной руке меч, в другой «яйцо». Кстати, меч и правда получился неплохим – похоже, «Бритва» его серьезно подлечила. Каверны на глазах затягивались и вскоре исчезли совсем. И свойства свои мой нож передал мечу однозначно: преграждавшие путь толстые ветви деревьев я срубал одним ударом, при этом совершенно не чувствуя сопротивления оружия, зажатого в руке. Это все, конечно, было замечательно, главное, чтобы чудо-меч не вздумал по старой привычке мне в руку влезть. Думаю, вследствие этого эксперимента я тут же на месте и скончаюсь от болевого шока.

Куда я шел? Понятия не имею. Если ты не знаешь, куда идти, важно идти хотя бы куда-нибудь. Тогда с высокой вероятностью куда-то, да придешь.

Так случилось и на этот раз.

Внезапно чаща расступилась, и я вышел на большую поляну, со всех сторон, словно стражами, окруженную мощными столетними дубами. Сюда даже лунный свет проникал, отчего поляна, залитая небесным серебром, казалось сказочно-нереальной.

Ощущение страшной сказки усиливала деревенская изба, стоящая в центре поляны на толстых сваях, приподнимавших строение на метр над землей. Сложена та изба была из бревен, почерневших от времени, и украшена довольно своеобразно: к стенам толстыми железными гвоздями были прибиты щиты – как каплеобразные русские, так и круглые, которыми пользовалась конница степняков.

А к щитам были теми же гвоздями прибиты человеческие головы. Как относительно свежие, почерневшие лишь местами, так и практически голые черепа с остатками плоти, больше напоминавшими слежавшуюся грязь. На одной из свежих голов сидел большой черный ворон с выклеванным глазом в клюве, висевшим на ниточке нервов. Птица смотрела на меня крайне неодобрительно, мол, чего приперся? Не видишь, у меня поздний ужин, дай пожрать спокойно.

– Успеешь, – негромко сказал я, перехватывая меч поудобнее. Если хозяин избы коллекционирует щиты и головы их хозяев, то вряд ли мне стоит ожидать от него теплого приема.

Конечно, разумнее всего было бы уйти отсюда подальше, но куда? А я уже, между прочим, жрать хотел, как сто крокодилов, несмотря на усиливающуюся боль в том месте, где совсем недавно было мое лицо. Я из той породы людей, для которых боль болью, а обед все равно желателен по расписанию.

Стараясь не шуметь, я направился к избе, держа меч на изготовку, а светящийся камень зажав в кулаке, чтоб не демаскировал – свечение меча по сравнению с «яйцом», сияющим точно светодиодный фонарь, было совсем незначительным.

Правда, в какой-то момент я слишком близко поднес кулак с «яйцом» к рукояти меча – и тут оно мне чуть пальцы не сломало. Вырвалось из кулака – и моментально вплавилось в навершие рукояти, которое немедленно засияло тем самым аномальным светом, озарив им все вокруг.

Твою ж душу! По ходу, меч, отведав крови мутанта, обрел интересное свойство – притягивать аномальные предметы, забирая себе их свойства! Хорошо это или плохо, я без понятия, но сейчас оно меня знатно подвело.

В окна избы ударило сияние, и немедленно внутри строения послышалась возня и скрип, и сразу после – шаги. Похоже, кто-то большой встал со старой кровати и сейчас направлялся к двери тяжелыми шагами, отчего застонали старые половицы и задрожали сваи, грозя подломиться под неимоверной массой.

Но днище у избы все же не вышибло, и сваи выдержали. Дверь открылась, и я с удивлением увидел на крыльце не громилу-великана, а старуху со сморщенным лицом и абсолютно белыми глазами без намека на зрачки. Старуха опиралась на клюку, которая раньше была костью какого-то крупного животного, заканчивающуюся кривым отростком, за который бабка и держалась костлявой рукой. Причем «костлявой» в прямом смысле этого слова.

На руке старухи не было плоти. Совсем. Одни косточки, непонятно почему не распавшиеся на отдельные фаланги. То же было и с босыми ногами, выглядывавшими из-под халата, грубо сшитого из неровных кусков кожи. Правда, сшитого с фантазией: на груди два кожаных фрагмента когда-то были человеческими лицами. Не случайно, наверно: через ноздри и пустые глазницы воздух проходит, отчего подмышки под кожаным одеянием не потеют.

– О, добрый молодец пожаловал, – проскрипела старуха. Интересно, что при каждом слове ее нижняя челюсть отъезжала вниз на связках чуть ли не до груди. – Статный, да только бестолковый – ни щита, ни нормальной головы. Что с лицом-то случилось, милок?

– Аллергия, – буркнул я.

– Ишь ты, какой невежливый, – покачала головой бабка-полускелет. – За это, думаю, придется тебя скушать.

– Ну, рискни, – вздохнул я, прикидывая, на что способен этот местный мутант. Псионик? Телекенетик? Силач, каких поискать? Судя по тому, как шаталась изба, когда по ней шла эта бабушка, вполне возможно. Меч мой, конечно, с сюрпризами, но если бабуля помимо силы еще и ловкость прокачала, то один удар по башке вот этой клюкой мигом отправит меня в Край вечной войны. Судя по количеству щитов и голов, приколоченных к стенам избы, бабуле это раз плюнуть.

Однако бабка, покосившись на меч, решила не рисковать и сменила гнев на милость.

– Ладно, пошутила я, – улыбнулась она, жутко растянув огромную безгубую пасть от уха до уха. – Вижу я, не простой ты упырь безмордый, а перехожий, в нашем времени гость. А гостей у нас на Руси уважать принято. Ну я и уважу – не съем, как других бестолковых кушала, а может, и помогу. Зачем пожаловал в Черную Боль, добрый молодец?

Ссориться с местным мутантом, расположенным потрепаться, мне резона не было – фиг его знает, кто кого одолеет, ежели дойдет до поединка. Потому я ответил, на мой взгляд, даже вежливо:

– Живицы ищу, бабушка. Очень нужно, и много – целая горсть.

– Тю, – скривилась старуха. – Я уж думала, ты птицу Гамаюн найти решил, чтоб будущее узнать, или за желчью лешего охотишься. А ты – живицы. В нашей чаще этого добра – как желудей под столетним дубом, надо только знать, где искать. Я знаю. И скажу, коль принесешь мне яхонт лазоревый.

– Это еще что такое? – поинтересовался я, лихорадочно вспоминая, что мне известно о драгоценных камнях. – Сапфир, что ли?

– Сам ты сапфир, – фыркнула бабка. – Это сердце девки-водяницы, нечисти, что людей в трясину затягивает, чтоб без помех кровь у них выпить, а в вены гнойную грязь влить. Был богатырь, а станет упырь, прислужник водяницы.

– Ишь ты, какая практичная тварь, – пробормотал я. – И покушала, и слугой обзавелась заодно. Ладно, мне не привыкать нечисть валить. Где искать твою водяницу?

– Так где ж еще, как не на Гнилом болоте?

Бабка ткнула пальцем на запад.

– Вон туда иди, там всего-то с поприще пройти, болото и будет. Только, как девку увидишь, сразу голову ей руби, не дай заговорить – а промедлишь, так не слушай, что она тебе петь будет. Заворожит, закружит, защекочет – и не успеешь оглянуться, как в болото утащит.