– Привет, говорю, спишь что ли? – слова были сказаны с иронией, но на лице Людмилы, кроме холодной отрешенности, Егор ничего не прочел.

– Нет, – он смутился, откровенно говоря, в последнее время, ему было не до женского пола. Все время и силы забирала учеба.

– А, ты, значит, за учебу взялся?

– Можно подумать, у меня есть выбор, – фраза вышла злой.

– Да, ты, не злись, лучше скажи – ты в субботу свободен?

– Тебе зачем?

– День рожденья у меня, хочу тебя пригласить. Придёшь?

Егор пристально всмотрелся в лицо девушки. Решая, издевается она над ним, просто прикалывается или говорит всерьёз. Но, по красивому лицу он ничего, как ни старался, прочесть не смог. Поэтому уточнил.

– Ты это всерьез, или прикалываешься?

– Всерьез, – она чуть сузила рыжие глаза.

– А, с чего такая милость? То, пару слов для меня жалко, а то вдруг сразу на день рожденья завёшь? Жалеешь что ли?

– Жалею? – Людмила пожала круглым плечом. – Мне такое чувство незнакомо. Так ты придешь или тебя уговаривать надо?

– Нет, то есть да. В смысле конечно, – и совсем запутавшись, пояснил. – Нет, уговаривать не надо и конечно приду. Куда?

Девушка усмехнулась и назвала адрес.

– Только не опаздывай, в 19.00 жду.

Егор кивнул. И, только когда она ушла, плавно покачивая бедрами, он сообразил, что забыл спросить, кто еще будет.

В субботу в 18.30, дольше терпеть он не мог, Егор стоял у двери подъезда. Сжимая в руке букет – пять головастых, толстостебельных роз.

На звонок домофона долго никто не отзывался и Егор решил, что над ним зло подшутили. Но, едва он собрался швырнуть букет на землю и обматерить стальную дверь, как из домофона донесся запыхавшийся голос.

– Да. Дымов, ты?

Он облегченно вздохнул и выпалил.

– С, днюхой.

– Ты рано.

– Э, – он опешил, – боялся опоздать.

– Заходи.

Замок противно запищал, и он потянул на себя тяжелую дверь. Рывок по лестнице, травмированное колено заныло, но Егор, не обращая на него внимания, пулей влетел на третий этаж.

Замер перед массивной, под дерево, дверью, он поискал кнопку замка, не найдя, осторожно постучал костяшками в металлический косяк.

– Заходи, – раздалось приглушенно.

Ручка плавно провернулась, и он вошел в полутемный коридор. Вопреки ожиданиям из квартиры не доносилось звуков, характерных для весёлой вечеринки. Ни тебе музыки, ни смеха.

В голове мелькнуло, может он ошибся и праздник будет не в субботу, а в воскресенье?

– Люда, ты где?

Из-за двери расположенной справа донеслось:

– Дымов, дверь закрой на ключ.

Он оглянулся, запер дверь и сказал:

– Слушай, ты чего меня все по фамилии завеешь, у меня имя есть, и почему никого нет?

– Тебе как отвечать, по порядку? – Снова донеслось из-за двери.

– Как хочешь.

– Тогда отвечаю на первый вопрос. Нравится мне твоя фамилия. А на второй – зайди сюда и узнаешь.

Егор сбросил ботинки, повесил куртку в шкаф и осторожно приоткрыл дверь.

– Люда, что за шутки? – В комнате было темно.

Никто не отозвался, Егор зашарил рукой по стене в поисках выключателя. Но вместо гладкого, холодного пластика, рука наткнулась на что-то мягкое и теплое. Он отдернул руку и обернулся. Прежде чем дверь захлопнулась, он разглядел смутную фигуру. А затем его обняли мягкие руки, а рот закрыли пахнущие шоколадом и вином губы.

Он выпустил букет из рук и подхватил обнаженное тело на руки. В перерывах между поцелуями он прошептал:

– Люда, ты?

– Какой же ты дурачок, Дымов. Неси меня на кровать.

Больше в эту ночь они не говорили.

У них вообще сложились странные отношения. На людях Людмила старательно делала вид, что с Егором у нее чисто шапочное знакомство. Привет-привет, пока-пока. Но, по ночам! О, эти ночи. Они словно пили друг друга и не могли напиться. Днем бесстрастная и отчужденная, по ночам она словно вулкан извергала на него лаву своей страсти.

Поначалу его обижало такое положение дел, но вскоре он с ним смирился, тем более что в нынешнем положении Егору приходилось вертеться словно волчку. Поток дотаций, с уходом из большого спорта, иссяк, стипендии он не получал, так как еле тянул учебу. Вот приходилось работать, ночным сторожем в детском саду. Зарплата не ахти, но вместе с пенсией матери жить можно. Так и крутился…

Тот, кем бы он мог стать, покивал, словно с чем-то соглашаясь.

Тот, кем он был, наклонился к Егору и зашептал:

– Что, туго братуха?

Егор согласился:

– Туго.

– А, ты, что хотел?

Егор пожал плечами:

– Того же, чего и все.

– Во, как, – тот, кем он был, склонился еще ближе, горячее дыхание обожгло ухо, – а, откуда ты знаешь, чего все хотят?

– Не знаю, догадываюсь.

– А, я вот, представь себе, не догадываюсь, просвети меня, а, братуха.

Егору надоел этот разговор, он и не представлял себе, что может быть таким въедливым.

– Отстань, ты это я, а значит, знаешь тоже, что и я.

– Да ладно тебе, чё ты ломаешься, как девочка-целочка?

– Пошел на фиг, урод.

– Хе-хе-хе, – тот, кем он был, заперхал горлом, – ну ладно, не хочешь говорить, так я тебе скажу. Хотел ты мил человек, счастья, да, братуха, простого человеческого счастья. Семьи крепкой, жену любящую и любимую, детей – мальчика и девочку, да, или девочку и мальчика. Работы хорошей, приносящей моральное и финансовое удовлетворение, да.

Эти его, да и а, в каждой фразе, были противны Егору до омерзения. Но, ведь он сам так разговаривал, когда проводил допросы. Знал, как это нервирует, заставляет злиться и значит сказать больше того что собирался.

– А, что у тебя есть, а, братуха?

– А, что у меня есть? – эхом повторил Егор.

Тот, кем он был, покивал.

– Что! Есть! У нас! – Тот, кем он был, медленно проговорил фразу, делая ударение на каждом слове. – У нас, понимаешь, у нас!

В пространстве повисла тягостная тишина.

– А, братуха? Что, есть у нас? Молчи, молчи, – тот, кем он был, прижал палец к его губам, – я, тебе, скажу, я, – он лихорадочно шептал, глотая окончания.

И, закончил по слогам шепотом, тихим-тихим:

– Ни-хе-ра!

И заорал в пространство, прямо Егору в ухо:

– Э-ге-гей! Ни хера! Слышите вы, – тот, кем он был, повернулся сначала к тому, кем он не был, а потом к тому, кем бы он мог стать, – ни хера у нас нет. И у вас тоже нет, ни хера нет!

Проорав это, он враз, спущенным шариком, осел и тихо заплакав начал напевать:

Был я в школе герой, я учился на пять.

Я знакомые буквы любил повторять.

Я разглядывал книги как шифр, я пытался узнать,

Что такое весна.

Лишь однажды пытался я школу поджечь,

Да учитель узнал, спички выбросил в печь.

Мне хотелось огня и тепла, я не мог больше ждать,

Когда будет весна… 7

Егор слушал его и, кивая в такт, тихонько повторял:

– Ни хера. Ни хера. Ни хера…

Он закрыл глаза и стал размышлять, как он добился того, что к тридцати трем годам у него собственно ничего нет, как говорил тот, кем он был – ни хера!

Ни семьи, как-то всё у них плохо складывалось с Людмилой.

Тайком они встречались до самого окончания института, её окончания, училась она на два курса младше и не на юридическом, а на финансовом.

Он, уже пахал в ментовке, когда они расписались. Без лимузинов, белого платья, голубей и банкета. Он, она и два свидетеля. Свидетельница – подружка невесты и свидетель, приятель свидетельницы.

Жить стали в однокомнатной квартире, папаша её подсуетился, был он мелким чинушей в налоговой службе, но хватку имел стальную, такую, что не вырваться, а вырвешься, так пожалеешь, что оказался на свободе.