Каждый год 11 ноября, в годовщину подписания договора о перемирии, положившего конец Первой мировой войне, все ученики школы Роузхилл спускались в спортзал на церемонию чествования погибших героев. Согласно школьной традиции, трубачи, стоявшие у дверей по обе стороны спортзала, попеременно проигрывали траурную военную мелодию, Taps: один выдувал первые три ноты, второй повторял их, и так далее.

Уоррен достиг такого мастерства, что ему доверили играть роль «эха». Утром в день мероприятия он проснулся воодушевленным от перспективы выступления перед всей школой. И вот он стоял с корнетом наготове. Первый трубач заиграл «та-та-та», взяв на втором «та» неправильную ноту.

– Вся жизнь промелькнула у меня перед глазами, потому что я не знал, как быть с эхом. К такому меня не готовили. В свой звездный час я оказался в ступоре.

Должен ли он повторить ошибку первого трубача или поставить его в неловкое положение, сыграв правильную, ноту? Уоррен растерялся. Эти эмоции и ситуация врезались в его память, за исключением одного. Он забыл, какую именно ноту тогда сыграл, если сыграл вообще.

Но один урок усвоил навсегда: иногда кажется, что по жизни легче идти, играя роль эха, но только пока другой не возьмет фальшивую ноту.

Первые несколько центов Уоррен Баффетт заработал, продавая жевательную резинку. С первого дня, как в возрасте шести лет начал торговать, он не уступал клиентам. Это станет его стилем ведения бизнеса и в будущем.

«У меня был маленький зеленый контейнер с пятью отделениями. Кажется, его подарила тетя Эдит. В отделениях лежали жвачки пяти разных марок. Я покупал их по три цента у дедушки и по вечерам продавал жильцам домов в округе. Помню, одна женщина, Вирджиния Макубри, сказала, что возьмет одну жвачку Juicy Fruit.

Я ответил:

– Пачка продается только целиком.

Да, я соблюдал принципы».

Баффетт хотел, чтобы продажа состоялась, но не на условиях покупательницы. Если бы он продал Вирджинии одну жвачку, у него осталось бы еще четыре, на которые пришлось бы искать других покупателей, а это не стоило ни труда, ни риска. С каждой целой пачки он получал два цента прибыли. Перекатывал увесистые, твердые монеты в ладони – первые снежинки в будущем снежном коме его состояния.

В отличие от жвачки, коробки с газировкой Уоррен раскрывал охотно: ее он вразнос продавал летними вечерами на берегу. Coca-Cola оказалась прибыльнее: за каждые шесть бутылок он выручал по пять центов и с гордостью складывал монеты в никелированную монетницу, которую носил на поясе. Она наделяла его чувством причастности к профессии. Олицетворяла часть торговли, которая больше всего нравилась Уоррену: накопление. Монеты он хранил дома в ящике стола, регулярно считая, насколько увеличились 20 долларов, которые отец подарил ему на шестилетие. Расчеты он записывал в бордовую книжечку – свой первый банковский счет.

Когда им со Стю Эриксоном было по девять лет, они собирали и продавали мячи, оставшиеся на поле для гольфа в Элмвуд-Парке. Правда, вскоре полицейские их выгнали. Однако Говард и Лейла не особенно обеспокоились после беседы с полисменом. По словам сестер, для родителей единственный сын был непогрешим, так что ему многое сходило с рук.

В 1940 году шла президентская кампания. Уоррен собрал десятки значков с политической рекламой кандидатов Уилки и МакНари, которые нацепил на рубашку. На его любимом значке надпись гласила: «Вашингтон не стал, Грант не смог, Рузвельт не должен». Лозунг относился к возмутительному, как считали Баффетты, решению Рузвельта баллотироваться на третий срок. Хоть в США тогда и не было конституционного ограничения по количеству переизбраний, многие отвергали идею «президента-императора»[67].

По мнению Говарда, Венделл Уилки слишком либерален, но лучше он, чем Рузвельт. Уоррен придерживался политических взглядов своего отца, поэтому, работая на стадионе, с удовольствием выставлял напоказ значки с лозунгами Уилки и МакНари. Однажды менеджер вызвал его в офис со словами: «Сними их, потому что это не понравится сторонникам Рузвельта».

Уоррен положил значки в фартук. В булавках значков застряли несколько монет по десять и пять центов. Когда он пришел отчитываться после игры, менеджер велел вытряхнуть содержимое карманов – значки и все остальное. Он смахнул их с прилавка и унес.

– Так прошло мое первое знакомство с основами бизнеса, – говорил Баффетт. – Грустный опыт.

Когда Рузвельта избрали на беспрецедентный третий срок, Баффеттам стало еще грустнее. Но если для Говарда политика была главным интересом в жизни, а деньги – второстепенным, то для его сына ровно наоборот. При каждом удобном случае Уоррен заходил в офис отца и читал колонку «Трейдер» в еженедельнике Barron's или книги из библиотеки. Он обосновался в комнате для клиентов компании Harris Upham & Co. Верхом счастья он считал, когда в этой брокерской фирме, расположенной на два пролета ниже офиса Говарда, ему разрешали мелом выписывать на доске цены на акции.

Иногда Уоррен приезжал с двоюродными дедушками – по отцовской линии Фрэнком Баффеттом и по материнской линии Джоном Барбером[68].

«Дядя Фрэнк был абсолютным медведем, а дядя Джон – абсолютным быком. Я обычно сидел между ними, а они соперничали за мое внимание, пытаясь убедить каждый в своей правоте. Друг друга они недолюбливали и между собой не общались, но охотно разговаривали со мной».

Устроившись между дедушками, внук вглядывался в цифры на экране. Но те расплывались. Так у него обнаружили близорукость. Когда Уоррену подобрали очки, он заметил, что цифры меняются по своему непреложному закону и решил установить закономерность, но пока не знал как.

Говард каждому из детей дарил на десятилетие поездку на Восточное побережье. В жизни каждого из них это было важным событием. Уоррен точно знал, где он хочет побывать. Его интересовали три вещи: компании Scott Stamp and Coin и Lionel Train[69], а также Нью-Йоркская фондовая биржа.

В 1940 году Уолл-стрит начала возрождаться после краха, но атмосфера оставалась сдержанной. Говард взял сына с собой в нижний Манхэттен и заглянул к топ-менеджеру одной из крупнейших брокерских фирм.

«Тогда я познакомился с Сидни Вайнбергом – самым известным человеком на Уолл-стрит. Мой отец никогда с ним не встречался, ведь у него была крошечная фирма в Омахе. Но мистер Вайнберг принял нас, мы проговорили с полчаса».

Вайнберг, старший партнер инвестиционного банка Goldman Sachs, целое десятилетие трудился над восстановлением репутации фирмы после кризиса 1929 года, когда компания заманивала инвесторов в скандально известную финансовую пирамиду. Уоррен об этом не слышал. Также он не знал, что Вайнберг вырос в семье иммигрантов и начинал в Goldman Sachs помощником швейцара, очищая плевательницы и шелковые шляпы партнеров. Как только Уоррен оказался в отделанном ореховыми панелями кабинете, стены которого были увешаны оригиналами писем, документов и портретами Авраама Линкольна, он сразу понял, что перед ним большая шишка.

Баффетт на всю жизнь запомнил, что Вайнберг, большой человек с Уолл-стрит, уделил ему внимание и даже поинтересовался его, ребенка, мнением, какие акции ему нравятся.

Потом Говард отвел Уоррена на Нью-Йоркскую фондовую биржу. Здесь, в храме денег, мужчины в ярких пиджаках кричали и делали заметки в блокнотах, стоя вокруг кованых торговых стоек, а клерки сновали туда-сюда, усеивая пол обрывками бумажных листков. Но по-настоящему воображение Уоррена покорила сцена из биржевой столовой.

– Мы обедали с членом фондовой биржи, голландцем по имени Ат Мол. К нам подошел парень с подносом, на котором лежали разные виды табачных листьев. Мистер Мол выбрал листья, а парень скрутил из них сигару. Я подумал: «Вот оно. Сигара, сделанная на заказ. Что может быть лучше?»