— К сожалению, я не смогу посетить вашу репетицию. Труды над новой пьесой захватили меня, недостойного старика, полностью, не дозволяя отвлекаться. Однако не спешите предаваться отчаянию: меня с успехом сумеет заменить мой младший сын…

— Благодарю вас, уважаемый Дзэами-сан! Мы будем счастливы, если Мотоеси-сан найдет время…

Прекрасно слыша сквозь тонкую ширму всю эту беседу, Мотоеси тяжело вздохнул.

Подобные слова произносились не в первый (и, наверное, даже не в десятый) раз за последние три с половиной месяца, прошедшие со дня премьеры «Парчового барабана». Юноша успел привыкнуть к своему новому положению: теперь ему частенько доводилось присутствовать на репетициях пьес Будды Лицедеев не вместе с отцом, а вместо отца. И что же?! В итоге за спиной начали втихомолку шептаться: «Мотоеси-сан скромничает! Он наверняка и сам приложил руку к созданию многих пьес и трактатов по искусству Но, просто не хочет говорить об этом при живом отце!»

Спорить с тысячеустой молвой бессмысленно. Молодой актер понимал: стоит только начать отпираться, доказывать, что пьесы писал отец и только отец, — все вокруг твердо уверятся в обратном! Посему он старался помалкивать, делая вид, что не слышит многозначительных разговоров.

— …и непременно доставим вашего сына обратно!

— Вы чрезвычайно заботливы, друг мой! Мотоеси, ты слышишь меня?…

Скрипучая повозка вперевалочку катила по пустынным в этот ранний час улицам Сакаи. Утро было хмурым, как похмельный самурай, с трудом пытающийся вспомнить: где он провел ночь? Утро тоже пыталось вспомнить, зачем это ему понадобилось наступать, заполняя мглистым светом сонные, продрогшие рынки и площади. Утро угрюмо взирало на земную слякоть из-за пыльной дерюги низких облаков и не понимало: что оно вообще тут делает?

Конца света дожидается?!

Бычки, запряженные в повозку, лениво топали по булыжнику, и Мотоеси мимоходом подумалось, что пешком он, пожалуй, добрался бы быстрее. В целом мысли его, созвучные замерзшему и замершему утру, были не здесь — и представитель труппы, сопровождавший молодого актера, почтительно молчал, не смея отвлекать сына Будды Лицедеев от его мудрых размышлений.

Уж лучше бы отвлек!

Потому что мысли юноши в данный момент катились по давно наезженной колее самоуничижения, которое, как известно, паче гордыни.

Отец не раз повторял:

— Актер не должен быть рабом своих страстей, рабом настроения. Позорно сидеть и ждать, что вдохновение само придет к тебе, словно дешевая потаскушка! Такой человек, мнящий себя актером, однажды может даже в порыве сыграть роль замечательно — но на этом все его достижения и закончатся, как жизнь мотылька-однодневки. Нет! Подлинный мастер всегда готов выложиться до конца, даже если его разбудят пинками среди ночи и голым вытолкают на сцену; так же истинный самурай всегда готов сражаться — ибо никто не даст воину времени подготовиться и занять удобную позицию. Вот это я и называю настоящим мастерством, настоящим искусством! А пустозвоны, что рассуждают о снизошедшем и вновь покинувшем их вдохновении, — пусть, пусть тешат себя этими байками… Вдохновение приходит и уходит, а цветок мастерства остается при мастере всегда!

Воистину золотые слова! Особенно в той части, где отец говорил о «мотыльках-однодневках» и «человеке, мнящем себя актером, который однажды в порыве…». Ведь это о нем сказано, о злосчастном Мотоеси! Нет, он не клюнет на позолоченную наживку-обманку внезапной славы! Это дым, мираж. Уж он-то сам хорошо знает себе цену!

Да, тогда, на премьере, на него нашло помрачение — или, если угодно, вдохновение свыше. Да, это состояние удивительным образом совпало с тем, что должен был ощущать старик садовник (а позже — гневный дух старика), которого он играл. Да, совпадение принесло плоды — среди зрителей было немало истинных ценителей театра; опять же никто не знал, что под маской старика скрывается сын великого Дзэами! Не слепы ведь они?! Нет, не слепы. «Парчовый барабан» зазвучал один-единственный раз, совершив невозможное; гул его дошел до столицы и приливной волной откатился обратно — нет, в тот момент игра молодого актера отнюдь не была бездарной!

В последнем Мотоеси уже уверился.

Но поверить в себя окончательно он так и не смог. Конечно, он — тот самый «мотылек-однодневка» из отцовских поучений. Вспыхнул лучиной на ветру

— и угас навсегда

Вот почему Мотоеси наотрез отказался выйти на сцену еще раз. Премьера состоялась, репутация труппы и его отца спасена, гнусный замысел Онъами провалился в ад — чего же боле?! Теперь труппа может спокойно, без спешки, подготовить на главную роль нового актера.

О чем Мотоеси и заявил со всей твердостью, на какую был способен. Причин своего отказа он привел более чем достаточно, так что глава труппы в итоге отступился — но при этом младший сын Дзэами не назвал двух, самых главных и настоящих.

Юноша просто-напросто боялся. Боялся: во второй раз нужное состояние не придет к нему, и он провалит спектакль. Один раз ему просто повезло, да только дважды подряд чудес не бывает!

Но еще больше Мотоеси боялся, что во второй раз все повторится снова. Тогда непрочные узы, с трудом удержавшие его рассудок на месте во время премьеры, лопнут гнилой веревкой — и пенная волна безумия накроет несчастного с головой, погребая под собой без надежды на возвращение.

«Это не мастерство, это вообще не моя заслуга! — раз за разом убеждал себя молодой актер, доведенный до отчаяния и раздираемый на части собственными противоречивыми мыслями. — Просто стечение обстоятельств. Оно не повторится. А если, не приведи все будды разом, повторится, — я просто сойду с ума. Окончательно и бесповоротно».