— Берегись, — наконец закричал сторож, — коли не хотите, чтобы вас разорвали в клочья. Посторонитесь! Мы выпускаем дракона. А ну, парень, давай его на травку!

Но кондор был напуган больше людей. Окружающие посмеивались над излишней осторожностью сторожа. Один из статистов даже подкрался и вырвал перо из хвоста птицы, и та тут же обернулась и с яростью кинулась на проволочную стенку клетки, едва не свалив ее.

— Ты что лезешь, как овца в волчью пасть? — напустился Цып-Цып на статиста, удиравшего прочь с поднятым над головой, как трофей, пером.

— Брось, дяденька, я зажгу его и окурюсь от страха, — со смехом ответил тот.

Послышался властный голос режиссера:

— Готово, господа! Начинаем, начинаем! Спокойствие, снимаем! Все по местам. Вы, сударыня, становитесь на место, а ты, Дэскэлеску, выдерни из волос это перо, тебе, видно, захотелось сыграть индейца. Какого черта мы здесь возимся! А ну, малец, выпускай птицу.

Кондор шагал тяжело, мелкими шажками, следуя за Филиппом, который держал повод как можно свободнее, чтобы не мешать птице передвигаться. Отец разматывал клубок, стоя у грузовика. Птица потешно переступала с ноги на ногу, то и дело останавливаясь, пытаясь сорвать клювом узлы, стягивающие ей лапы, и распуская крылья во всю ширь тесной проволочной клетки. Кондор словно готовился к чему-то, предчувствуя, что в конце пути его ждет свобода, и приближался к ней не спеша, успокоенный, покорно следуя за ребенком, тянувшим его за собой. Этот последний путь за решеткой оканчивался не в новой клетке, а у подножья серой горы, над которой простиралось бездонное небо. Нейлоновая нить вилась вслед за кондором, прижимая редкие пучки альпийской травы.

Вокруг царила напряженная тишина. Люди разошлись по своим местам, золотоволосая женщина, опустившись на колени, стала класть перед Сфинксом какие-то непонятные земные поклоны. Аппараты застыли в ожидании, а режиссер, медленно шагая вдоль проволочного туннеля, объяснял Филиппу, что он должен делать дальше.

— Дай ему подняться на скалу, малец, но держи накоротке, чтобы не взлетел прежде чем нам нужно. Сам спрячься за Сфинксом, а то попадешь в кадр и испортишь нам всю съемку. Как только услышишь выстрел, отпускай, и пусть летит.

Филипп остановился как вкопанный. Кондор злобно уставился сквозь решетку на режиссера. Под его скошенным лбом складывались смутные планы.

— Какой выстрел, хозяин? Кто будет стрелять?

— Я. Мы должны заставить кондора взлететь, не так ли? Я выстрелю рядом с ним, ты отпустишь нить, и птица поднимется, насколько она ей позволит. Потом мы заставим кондора опуститься разика два-три.

— И опять с ружьем?

— С пистолетом.

— С настоящими патронами?

— Хоть бы и с патронами. Ведь я буду стрелять мимо него.

— Нельзя, дяденька. Об этом не было уговору. Вот так же застрелили Уганду, когда он убежал из клетки.

— Это еще кто?

— Лев, но его уже нет. С него содрали шкуру, а мясо отец отдал гиенам. Это был почти дрессированный африканский лев.

— И кто же его застрелил?

— Милиционер.

— Убежал, поди?

— Да, убежал… То есть он вернулся, но милиционер получил приказ застрелить его, где бы ни встретил, потому что он был опасен для людей. А Уганда побродил часа два по лесу и сам вернулся в клетку, но как раз в это время появился милиционер и застрелил его, как было приказано… Лев был старый, мы давали ему только рубленое мясо… И почти слепой… А милиционеру приказали застрелить его где попало, ведь в лесу гуляет много народу и начальство в машинах, но застрелил он его уже в клетке. Я прошу вас не стрелять, иначе я его не выпущу.

— Но ведь патроны-то холостые.

— Холостые?

— Да, холостые, без пуль, только для того, чтобы вспугнуть птицу и заставить ее взлететь как раз в тот момент, когда нам нужно. Понимаешь?

— Да, дяденька. Но, пожалуйста, без патронов, даже без холостых. Ведь и холостой может попасть. Нельзя ли как-нибудь по-другому?

— Нельзя, патроны безопасны, производят только шум. А это все равно что ничего, сам увидишь.

— Правда?

— Раз говорю…

— Ладно, но зачем у того человека ружье? На что оно ему?

— Охраняет. На всякий случай.

— На какой случай?

— Так ведь кто знает? Птица эта опасная, ты сам говорил. Тут у нас известные актеры. Никто не захочет играть без охраны. Но ты не беспокойся, он выстрелит только в крайнем случае. Даю тебе слово.

— Хорошо, дяденька.

— Так ты понял? Как только услышишь выстрел, отпускай. И смотри не попади в кадр, иначе все испортишь.

Кондор послушно проковылял за Филиппом до Сфинкса. Там мальчик остановился и погладил его по крыльям, сказав несколько успокоительных слов.

Огромная птица на макушке чудовищного бога казалась снизу символом безжалостной смерти. Вокруг тянулись ущелья, по которым змеились белые туманы, небо закрылось свинцовыми тучами, налетевший откуда-то резкий ветер свистел в глазницах слепого Сфинкса.

— Эй, мальчуган, спускайся оттуда, а то солнце вот-вот спрячется, — донесся до Филиппа усиленный мегафоном голос режиссера.

Филипп оставил кондора в одиночестве. Распростертые крылья птицы почти накрывали каменную голову Сфинкса. Рукой, в которой Филипп держал конец веревки, он ощущал каждое движение кондора. Птица вцепилась крючковатым клювом в нитки на лапах и тянула изо всех сил, стараясь разорвать их.

Спустившись вниз, Филипп услышал металлический голос режиссера.

— Готово! Начали, — скомандовал тот, как в атаку. — Мотор!

И в тот же момент выстрел распорол небо, и испуганное, сухое и резкое, как пощечина эхо запрыгало с горы на гору.

Филипп отпустил конец нитки, но кондор не взлетел. Он только взмахнул крыльями, словно стараясь удержать равновесие, и принялся с ожесточением скрести ими скалу.

— Сто-оп! Сто-оп! — услышал Филипп мегафон режиссера. Среди целого града ругательств он разобрал несколько слов, обращенных к нему. — Ты почему же, заморыш, не отпустил его? — Вскоре красный от ярости режиссер предстал перед Филиппом.

— Да нет, сударь, я его отпустил. Смотрите, — оправдывался мальчик.

— Тогда какого же черта он не взлетел?

— Не знаю! Наверное, потому, что связан.

— Может, он глухой!

— Нет, дяденька, не глухой. Меня он слышит. Хотите, позову?

— Тогда крикни ему, чтобы летел, какого черта!

— Я думал, он полетит, должен был полететь. Может, и в самом деле оттого, что связан?

— Развяжи его.

— Как я его развяжу! А что, если не вернется?

— Ну и пусть летит ко всем чертям. Сниму один кадр, и все. Риск небольшой. Кроме того, ты же говорил, что он тебя слушается. Покличешь его — и вернется. Ну давай, выпускай.

Глаза Филиппа блеснули. Ему хотелось верить, что кондор поднимется на вершину, туда, где его никто не достанет, а потом улетит за тридевять земель, на свою далекую родину на другом конце света. Он не станет его звать. Что бы ни произошло потом, он не будет звать птицу назад.

Филипп снова взобрался на вершину и развязал лапы кондора. Птица внимательно смотрела на мальчика, а он погладил ее по крыльям и оставил в одиночестве.

— Внимание! — донеслось из рупора. — Готово! Стреляй и ты, Опреску, но осторожно, не попади в него. Оба сразу выстрелим.

Филипп увидел, как поднялся пистолет. Человек с ружьем прижал приклад к плечу, но ребенок уже не успел остановить его. Выстрелы прозвучали почти одновременно с возгласом режиссера:

— Мотор!

Кондор вздрогнул, застыл на мгновение, словно пуля поразила его прямо в сердце и он, падая, ищет точку опоры. Широко раскинутые крылья то царапали скалу, то беспомощно били по воздуху. Еще несколько минут аппараты продолжали снимать. Золотоволосая женщина била поклоны, люди в звериных шкурах передвигались по указке режиссера. Потом из рупора обрушился целый водопад ругательств.

— Сто-оп! Сто-оп!

Филипп увидел, что режиссер поднял камень и с яростью швырнул его в птицу. Он не попал. Бросил еще раз, и камень пролетел всего в нескольких сантиметрах от головы кондора. Человек, который осмелился вырвать перо, подошел ближе, поднял что-то тяжелое и бросил изо всех сил. Удар пришелся прямо в грудь кондору. Тот потерял равновесие и чуть не упал к подножью сфинкса, но удержался, широко раскинув крылья.