Когда разразилась Гражданская война, АМХ учредил комитет, и Мооди направили к солдатам. Он раздавал сборники гимнов – и раздал их более ста двадцати пяти тысяч, хотя у него самого совершенно не было слуха. Он ходил от барака к бараку, проводя по десять собраний за ночь, и вот что это были за собрания. «Я видел умиравших людей, раненые беспрерывно стонали», – вспоминает он. Сторонники запрещения продажи спиртных напитков критиковали его за то, что он давал умиравшим бренди, чтобы они пришли в себя и чтобы он мог рассказать им о Христе.

Иногда его называли «сумасшедший Мооди», потому что он вечно куда-то торопился. Его дядя говорил: «Мой племянник Дуайт совершенно ненормальный, просто чокнутый». Его брат был с этим согласен: «Дуайт носится с раннего утра до позднего вечера. У него даже поесть времени нет».

У него и в самом деле почти ни на что не было времени. «На учебу у меня нет и пяти минут в день, – признавался Мооди, – и поэтому я разговариваю так, как умею».

На свадьбу у него тоже не было времени. Но Эмма, девятнадцатилетняя учительница, продолжала его ждать. В жизнеописании Мооди его биограф Дж. К. Поллок пишет: «Эмма Рэвелл, полюбившая преуспевающего торгового агента, обрученная с проповедником, занимавшимся с подростками, которой предстояло выйти замуж за ветрогона, раздумывала над тем, что будет дальше».

Они поженились в четверг, 28 августа 1862 года. Дуайту Мооди было тогда двадцать пять лет. Его мать была категорически против брака с девушкой, родившейся в Англии и принадлежавшей к баптистской церкви. Она даже не знала, что из этого было хуже. Д. Л., конечно, сообщил ей о помолвке: «Дорогая мама, я думаю, что ты полюбишь Эмму, если ты получше узнаешь ее. Я уверен, что так оно и будет. Она – добрая христианка». Но, поскольку мать так плохо отнеслась к его помолвке с баптисткой из Англии, он не очень торопился сообщать ей о свадьбе. Он сделал это лишь спустя два месяца. Дальше же все пошло так, как он и предполагал. Эмма отреагировала на сложившуюся ситуацию с присущим ей хладнокровием. Она написала свекрови: «Неважно, к какой деноминации мы принадлежим, если наши сердца открыты Богу». Еще несколько писем и личных встреч – и Эмма со свекровью стали добрыми друзьями.

Эмма умела разрешать трудные вопросы. Д. Л. часто просто не замечал всего того, что она делает. Она была практична и любила порядок. Она заставила мужа регулярно есть, выбросила его «особые» рубашки, которые, как он утверждал, можно было не стирать неделями. Она предпочитала оставаться в тени, хотя ее считали талантливым учителем. В воскресной школе Мооди ее группа состояла примерно из сорока человек средних лет.

Однажды Мооди сопровождал важного посетителя, осматривающего школу, и тот обратил внимание на необычный класс: «А эта леди не слишком молода, чтобы учить этих людей?» – спросил посетитель. Мооди ответил, что учитель прекрасно справляется со своими обязанностями. Его собеседник согласился, но добавил, что все-таки выглядит это немного странно.

В конце концов Мооди сказал не без гордости: «Сэр, это моя жена».

В середине 1860-х годов воскресная школа Мооди стала церковью. Она была связана с конгрегационалистами, но была независимой. По настоянию Эммы он устроил при церкви баптистерий, где крестили погружением в воду, а также купель для крещения младенцев. Мооди не был рукоположен, поэтому служение в его церкви вели другие. Тем не менее это не мешало ему регулярно читать там проповеди, так что ни у кого не возникало сомнений в том, чья это церковь.

В своих ранних проповедях Д. Л. делал акцент на Божьем гневе. Эмма говорила, что она порой вздрагивала, когда он повышал голос. Но затем характер проповедей Дуайта изменился, и во многом благодаря Эмме. Большое влияние оказал на него и английский проповедник Гарри Мурхауз, обращенный вор-карманник. Мурхауз проповедовал в церкви Мооди, когда тот был в отъезде, и по возвращении Дуайт спросил Эмму, как он справился со своей задачей. Она ответила: «Он проповедует не так, как ты. Он проповедует о том, что Бог любит грешников». Мооди не понимал, к чему клонит Эмма. Но она продолжала настаивать на том, чтобы он послушал проповеди Мурхауза. «Я думаю, он убедит тебя. Все, что он говорит, основано на Библии».

С тех пор Мооди не только стал больше говорить о любви Бога, но и начал гораздо внимательнее изучать Библию, а это сразу сказалось на его проповедях. Эмма была также ответственна и за служение Д. Л. на Британских островах. Однажды, когда зима выдалась особенно суровой и Эмма почувствовала себя значительно хуже, чем обычно, из-за приступов астмы, врачи посоветовали ей покинуть Чикаго. Ей было всего двадцать четыре года. Дуайт хотел, чтобы она ехала в Англию, где жила ее старшая сестра. Эмма была человеком весьма хрупким и, помимо астмы, страдала еще от головных болей. У нее также было больное сердце. Мооди, напротив, обладал очень крепким здоровьем и казался неутомимым. Его регент, Айра Сэнки, молилась: «Боже, сделай так, чтобы Мооди устал или же даруй всем нам сверхчеловеческие силы».

Мооди был рад отвезти жену в Англию. Ему и самому требовалась смена обстановки. Кроме того, он жаждал встретиться там с тремя людьми, которыми заочно восхищался. Это были Джордж Уильямс, возглавлявший АМХ, Чарлз Сперджен, проповедник лондонской церкви «Скиния», и Джордж Мюллер, занимавшийся бристольским детским приютом. Было ли путешествие в Англию благотворным для состояния здоровья Эммы – трудно сказать, но оно, вне всякого сомнения, сыграло важную роль в открытии нового континента для проповеднической работы Дуайта.

Со временем Д. Л. начал осознавать, какую жену дал ему Господь. В одной из своих проповедей Мооди сказал: «Думаю, моя жена удивилась бы, если бы я сказал ей, как сильно я любил ее в первый год нашего брака и как я счастлив был тогда». Он говорил также: «Я никогда не устаю удивляться двум вещам: тому, что Бог решил использовать меня, несмотря на все мои недостатки, и тому, что я сумел завоевать любовь женщины, превосходящей меня во всем, с совершенно другим темпераментом и происхождением».

К 1871 году тридцатитрехлетний Мооди был уже настоящим семьянином. В их чикагском доме родилось двое детей, и Эмма сумела сгладить многие острые углы характера мужа. Иногда ему даже удавалось быть обходительным. Он уже научился сдерживать свой гнев, хотя временами ему все еще приходилось публично извиняться. В это время он находился на распутье. В Чикаго у него была церковь, он работал в АМХ, а проповедническая деятельность требовала от него все больше времени и усилий. Требовала она и длительных поездок. Мооди чувствовал, что Бог направляет его именно проповедовать, но он сопротивлялся.

Пожар в Чикаго решил все.

Ночью 8 октября 1871 года полицейские постучали в дверь дома Мооди и сообщили, что нужно немедленно уходить. Город пылал. Эмма спокойно разбудила детей и сказала: «Если вы обещаете не хныкать, я вам покажу кое-что такое, чего вы никогда не забудете». Пока она одевала их, они смотрели на бушевавшее за окном пламя.

Чикаго сгорел практически дотла. Сгорела и церковь Мооди. Сгорело и отделение АМХ. В Чикаго не было человека, готового дать деньги на то, чтобы Мооди заново все отстроил. Итак, он отправился в Нью-Йорк, а затем в Филадельфию в качестве миссионера. Денег на жизнь не хватало. Проблемы с постройкой новой церкви убедили его всецело отдаться проповеднической деятельности. И он вновь отправился в Англию с Эммой, сыном Уилли, которому было тогда четыре года, и с восьмилетней дочерью, которую назвали Эммой, как мать. Один из биографов пишет об этом периоде его жизни: «Когда трудности стали почти непреодолимыми, он все бросил и начал с нуля».

Никто в Англии не знал о его приезде, кроме главы Лондонского отделения АМХ. Но за двадцать месяцев чета Мооди взбудоражила всю Англию. В Шотландии они остановились в доме Питера Маккиннона. Миссис Маккиннон, близко сдружившаяся с Эммой, восхищалась обоими супругами. Она пишет: «Мне очень нравилось в мистере Мооди сочетание серьезности и бесшабашности… Он так прост в общении, так любит детей и так весело шутит со всеми, кто готов разделить его радость! Он очень веселый человек».