Важная деталь: в «Памятнике» герой не наклонился, а накренился — этот глагол часто используется применительно к кораблям (например, в песне «Еще не вечер»: «Неравный бой — корабль кренится наш»). Таким образом, в «Памятнике» содержится еще одна, пусть и косвенная, отсылка к балладе. Причем в образе брошенного корабля поэт вывел себя и в вышеупомянутой песне «Жили-были на море…»: «Ржавый и взъерошенный / И командой брошенный / В гордом одиночестве лайнер». Здесь он — ржавый (а в «Чужой колее» он мечтает: «Расплеваться бы глиной и ржой…»', в «Куполах» же глина оказывается во рту у его лошадей, которые символизируют судьбу: «Грязью чавкая жирной да ржавою, / Вязнут лошади по стремена»), и этот же эпитет встретится при описании корабля в песне «Всему на свете выходят сроки…» (1973): «Корявый, ржавым — просто никакой!». Поэтому в черновиках песни «Жили-были на море…» будет задан вопрос: «Где осанка бравая, если судно ржавое?» (АР-10-105)[740] ^{[741] [742]}, - и там же встречается вариант: «Черного красавчика подточила ржавчина» (АР-10-105). А в «Случаях» (1973) читаем: «Но нас, железных, точит ржа» (кстати, в песне «Всему на свете выходят сроки…» уже фигурировал «железный малый с крепким дном»). Да и позднее, в «Диагнозе» (1976), лирический герой скажет: «Да, мой мозг прогнил на треть», — несмотря на то, что он тоже был «с крепким дном»: «Род мой крепкий — весь в меня»5²⁰.

Вообще мотив «безобразности» лирического героя и близких ему по духу людей встречается довольно часто: «Шофер самосвала не очень красив» (1968), «А теперь некрасив я, горбат с двух сторон» («Затяжной прыжок», 1972), «Он не вышел ни званьем, ни ростом» («Канатоходец», 1972), «Не вышел ростом и лицом» («Дорожная история», 1972-521). Объясняется это тем, что сам Высоцкий очень комплексовал из-за своей внешности — даже сказал однажды: «Ведь я же знаю, что я урод»5[743]. А Валерий Золотухин в дневниковой записи от 01.02.1971 приводит следующую реплику Высоцкого: «Мне ужасно мешает, что я меньше всех. Ты погляди я на сцене ниже всех. Меня это жутко угнетает»[744]. Об этом же писала Марина Влади: «Ты некрасив, у тебя ничем не примечательная внешность, но взгляд у тебя необыкновенный»[745]. Отсюда: «Он не вышел ни званьем, ни ростом». И именно поэтому — в качестве компенсации — Высоцкий часто выводил себя в образе гиганта: «Я при жизни был рослым и стройным» /4; 7/, «Я вышел ростом и лицом» /3; 234/, «Титан лабораторию держал» /4; 142/, «Я был раньше титаном и стоиком» /2; 329/. Да и, по воспоминаниям современников, на сцене действительно превращался в гиганта. Вот как описывала Марина Влади свое знакомство с Высоцким после спектакля «Пугачев»: «Ты совершенно не похож на ревущего великана из спектакля, но в твоем взгляде чувствуется столько силы, что я заново переживаю все то, что испытала в театре»[746].

Продолжая разбор «Баллады о брошенном корабле», сопоставим ее с «Чужой колеей» (1972): «Ив конце-то концов, я ведь сам сел на мель» = «Сам виноват — и слезы лью, / И охаю — / Попал в чужую колею / Глубокую»; «С ходом в девять узлов сел по горло на мель» = «Теперь уж это не езда, /А ерзанье»; «Или с мели сорвать меня в злости» = «Авось подъедет кто-нибудь / И вытянет?»; «А бока мои грязны» = «Я грязью из-под шин плюю»; «Эти выродки сучьи бросали меня» /2; 539/ = «Чужая, сука, колея!»[747] ^[748].

Важно отметить также идентичность ситуации в балладе и в песне «Я из дела ушел» (1973). В первом случае лирического героя покидают его команда и другие корабли, а во втором — уходит он сам: «Без меня продолжался великий поход» = «Я из дела ушел, из хорошего, крупного дела»⁵²¹, «И оно без меня покатилось своим чередом» (АР-3-154) (сравним еще в стихотворении «Я не успел», 1973: «Спокойно обошлись без нашей помощи / Все те, кто дело сделали мое»; а в основной редакции песни «Я из дела ушел» люди говорили о лирическом герое: «Хорошо, что ушел, — без него стало дело верней!»); «На меня ж парусами махнули» = «Мол, прекрасно, что нет в этом подлинном деле меня!» (АР-3-154); «И от палуб до дна обнажились борта» = «Отвалился в чем мать родила».

В черновиках баллады лирический герой признаётся: «В жерлах пушек моих паутины сплели / Пауки…» /2; 536/. Поэтому во второй песне он скажет: «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю» (встречается этот мотив также в песнях «Мне каждый вечер зажигают свечи…» и «Как всё, как это было…»: «Ну что стоите над пустой моей душой? / Обрывки песен там и паутина…», «Перепутаны все мои думы / И замотаны паутиной»).

Однако если в балладе друзья бросили героя в беде: «И ушли корабли — мои братья, мой флот», — то в песне «Я из дела ушел» сам он поведет себя иначе: «Я не продал друзей, без меня даже выиграл кто-то», — поскольку в той же балладе говорил: «Я ведь зла не держу на команду».

И в заключение проведем параллели между «Балладой о брошенном корабле» и дилогией «Очи черные» (1974), состоящей из песен «Погоня» и «Чужой дом»: «Я пью пену» = «В хлопьях пены мы»; «И гулякой хмельным всё швыряют вверх дном» (АР-4-165) = «Во хмелю слегка лесом правил я»; «Ветры кровь мою пьют и сквозь щели снуют» = «Пристяжной моей волк нырнул под пах»; «Гвозди в душу мою забивают ветра» = «Колют иглы меня, до костей достают» (причем аналог выражения до костей достают встречается и в балладе: «Даже в душу мою задувают ветра. / И гуляют по ней, пробирая насквозь»; АР-4-169); «Я уверовал в это, как загнанный зверь» = «От погони той даже хмель иссяк»; «Но не злобные ветры нужны мне теперь» = «Дождь, как яд с ветвей, недобром пропах»; «Захлебнуться бы им в моих трюмах вином…» = «Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!»; «…меня ветры добьют!» = «Ведь погибель пришла…»; «Только мне берегов не видать и земель» = «.. а бежать — не суметь!»; «Задыхаюсь, гнию — так бывает…» = «.Отдышались, отхрипели да окаш-лялись»; «И гулякой шальным все швыряют вверх дном / Эти ветры, незваные гости» = «Жизнь кидала меня — не докинула»; «Как же так — я ваш брат, я ушел от беды!» = «Я коней заморил, от волков ускакал», «Разомкните ряды, всё же мы — корабли» = «Лошадей заморил, очень к людям хотел» (АР-8-25).

Однако в балладе герой видит, что для него «нет больше места в строю», то есть «братья-корабли» не пускают его обратно, а в «Чужом доме» понимает, что для тех, кто живет в этом доме, он — «гость непрошеный», и задается вопросом: «Почему во тьме, как для всех чужой?» (АР-8-25). Поэтому совпадает даже пожелание смерти «злобным ветрам» и обитателям «чужого дома»: «Захлебнуться бы гм в моих трюмах вином <…> Но не злобные ветры нужны мне теперь!» = «Кто хозяином здесь? Напоил бы вином! <…> Вы задохн<е>тесь в зле да шепоте» (АР-8-25).

Некоторые мотивы из «Баллады о брошенном корабле» и «Погони» получат развитие в наброске «Ох, да помогите, помогите, помогите / все долги мне заплатить…» (1976): «Мои пасынки кучей / Бросали меня» = «Все мои товарищи пропали, разбежались»[749] ^[750] /5; 625/; «От погони той / Даже хмель иссяк» = «Ох, как мы полетели, да как окна запотели, — / даже хмель с меня слетел» /5; 625/ (сравним еще в песне «О фатальных датах и цифрах»: «С меня при цифре 37 в момент слетает хмель»).