Однако очевидно, что здесь происходит обыкновенная игра с читателем: на самом деле не было никакого «первого издания», просто автор дает понять, что в главе Серп и Молот — Карачарово он матерится на Серп и Молот, то есть на советскую власть.
У Высоцкого также часто встречается матерщина, направленная на власть, — отсылаем читателя к анализу неформальной лексики в начале главы «Конфликт поэта и власти» (с. 80 — 88), а также к главе «Высоцкий и Ленин», где приведено множество примеров употребления поэтом слова «суки» применительно к властям (с. 22 — 24).
В целом же заключительная сцена поэмы Ерофеева («Москва — Петушки. Неизвестный подъезд») напоминает стихотворение Высоцкого «Неужто здесь сошелся клином свет…» (1980): «Они вонзили мне шило в самое горло» ~ «И было мне неполных двадцать лет, / Когда меня зарезали в подъезде <.. > И вдруг — ножом под нижнее ребро»[3339].
Оба героя были убиты в подъезде острыми предметами: лирический герой Высоцкого — ножом, Веничка — шилом, причем оба орудия были снабжены рукояткой: «И стукнула о кафель рукоять» ~ «громадное шило с деревянной рукояткой».
Похожи даже заключительные строки: «Но падаю — уже не устоять» (Высоцкий) ~ «И с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду» (Ерофеев).
В обоих случаях убийство является метафорой массированного давления со стороны власти, оправиться от которого оба героя уже не в силах. Таким образом, то, что с ними произошло, можно назвать убийством замедленного действия.
Единственное различие состоит в том, что лирический герой Высоцкого убит ударом в ребро, а герой Ерофеева — в горло. В художественной литературе, особенно в поэзии, горло соотносится с темой удушья. Поэтому Веничка говорит: «Они даже не дали себе отдышаться — и с последней ступеньки бросились меня душить…». А у Высоцкого читаем: «Если будешь душить / Или, там удушать, / Не забудь пошутить / И начни отвлекать» («Палач», редакция 1975 года; АР-16-192), «Он сдавил мое горло рукой» («Песня микрофона», 1971), «Не давите вы мне горло» («Отпустите мне грехи / мои тяжкие…», 1971), «С горла сброшена рука» («Пиратская», 1969), «С ножом пристали к горлу — как не дать?!» («Пятнадцать лет — не дата, так…», 1979).
И когда в 1986 году власти не пустили Ерофеева во Францию для операции на горле, он сказал: «Умру, но никогда не пойму этих скотов»[3340].
В похожем ключе высказался однажды и Высоцкий: «Не понимает нас Политбюро. И — не надо. Надо, чтобы мы их поняли. Хоть когда-нибудь»[3341]. Эту же мысль находим в стихах: «И если б наша власть была / Для нас для всех понятная, / То счастие б она нашла, / А нынче — жизнь проклятая!» («Она — на двор, он — со двора…», 1965).
Но советских чиновников нельзя было не то что понять, но и увидеть: «Когда они там, наверху, к ним не добраться, а уж поговорить…», — сетовал Высоцкий[3342]. А по воспоминаниям Давида Карапетяна, после визита к Хрущеву в марте 1970-го Высоцкий сказал ему: «Они прозревают только тогда, когда это их лично коснется»19.
Что же касается слов «Они вонзили мне шило в самое горло», то много лет спустя они были реализованы на практике, когда Ерофеев скончался от рака горла. И, подобно этому, черновой вариант «Конца охоты на волков» (1977) Высоцкого: «Я скакнул было вверх, но обмяк и иссяк, / Схлопотал под лопатку и сразу поник» /5; 535/, - также был реализован в его жизни. Вспоминает организатор концерта в Люберцах 3 июля 1980 года Галина Репенкова: «Перед концертом Владимир Семенович попросил перевязать ему левое плечо, где возле лопатки была рана»’1®.
Между тем царь Митридат, явившийся в Веничкином бреду в качестве предшественника четырех убийц, также ударяет его в ребра: «И тут мне пронзило левый бок, и я тихонько застонал, потому что не было во мне силы даже рукою защититься от ножика… “Перестань, Митридат, перестань…”. Но тут мне пронзило правый бок, потом опять левый, потом опять правый, — я успевал только бессильно взвизгивать, — и забился от боли по всему перрону». Перед этим же Митридат отвечал на вопрос Венички, зачем у него в руках ножик: «Как зачем?., да резать тебя — вот зачем!.. Спросил тоже: зачем?.. Резать, конечно…». А лирического героя Высоцкого в стихотворении «Неужто здесь сошелся клином свет…» «зарезали в подъезде».
Теперь обратимся к предпоследней главе поэмы: «Они приближались — по площади, по двое с двух сторон… — Ты от нас? От НАС хотел убежать? — прошипел один и схватил меня за волосы и, сколько в нем было силы, хватил головой о кремлевскую стену».
Точно такой же вопрос задавали следователи КГБ отказнику Эфраиму Холмян-скому 5 июня 1980 года: «С кем вы вообще вздумали сражаться? С НАМИ?! Решили НАС победить?!»21 (в обоих случаях местоимения «нас» и «нами» выделены самими авторами).
А кремлевская стена, подобно скульптуре «Рабочий и колхозница», является опознавательным знаком, символизирующим советскую власть. Да и убийцы легко узнаваемы: «В этом самом переулке навстречу мне шли четверо… Я сразу их узнал, я не буду вам объяснять, кто эти четверо… <…> Как бы вам объяснить, что у них были за рожи? Да нет, совсем не разбойничьи рожи, скорее даже наоборот, с налетом чего-то классического <.. > Где, в каких газетах, я видел эти рожиЪ>.
Нетрудно догадаться, что речь идет о четверке «отцов-основателей»: Марксе, Энгельсе, Ленине и Сталине, портретами которых были заполнены все газеты22. Сравним в рассказе Высоцкого «Формула разоружения» (1969): «…а мне сказали: “Скатертью дорога”. Я оглянулся — нету скатерти, а на дороге двое, руки в карманы. Я еще
19 Карапетян Д. Владимир Высоцкий: Воспоминания. 2-е изд., доп. М.: Захаров, 2005. С. 125.
20 Симакова Л. Высоцкий у нас. — в Люберецком районе Московской области // Высоцкий: время, наследие, судьба. Киев, 1994. № 18. С. 4.
21 Холмянский Э. Звучание тишины. Иерусалим, 2007. С. 90.
22 И не только газеты: «На красных кожаных обложках многих красивых книжек в пятидесятые годы была выдавлена эмблема-четвероглав: расположенные веером профили четверки Вождей — Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, причем Сталин был на переднем плане и, тем самым, крупнее других членов сборной» (Сечив С. Соцреализм. Вспоминая образы вождей // http://www.angelfire.com/poet-гу/гипп_ги881агп70008осгеа1й2п_оЬга7УагМ)а±1т1). А поскольку он был «крупнее» всех и кровожаднее, то именно его и имеет в виду Веничка, говоря о своем непосредственном убийце: «Один из них, с самым свирепым и классическим профилем…». Об этом же писал прототип одного из героев поэмы Игорь Авдиев («Черноусый»): «Но четыре профиля! — классических! — кто не помнит их, высовывающихся друг из-за друга! По всей родине и в братских странах социализма (простите!) на самых видных местах, на всех высоких зданиях, над всеми толпами — четыре профиля…» (Авдиев И. Некролог, «сотканный из пылких и блестящих натяжек» // Континент. 1991. № 67. С. 323). Кроме того, Высоцкий, как и Ерофеев, говоря о Сталине, использует прием аллюзий: «А четвертый был похож… впрочем, я потом скажу, на кого он был похож» ~ «Там этот, с трубкой… Как его? / Забыл — вот память!» («Я прожил целый день в миру / Потустороннем…», 1975).
подумал: где-то я их видел, но сначала как-то смутился, а потом запамятовал, да так и… ну… словом, не спросил…» /6; 68/, - и всё это кончилось для него тюрьмой.
