То же самое можно отнести к строкам «Смерть самых лучших намечает / И дергает по одному» /4; 242/, - которые предвосхищают черновик «Пожаров»: «Стояла смерть, добычу карауля, / Из лучших выбирая — чей черед?»[2856] ^{[2857] [2858]} /5 ; 518/, - и «Письмо с Канатчиковой дачи», где подобным же образом ведут себя врачи по отношению к пациентам психбольницы: «Подал знак платочком — значит, / Будут дергать наугад» (АР-8-45), «Но высматривали няни / Самых храбрых и пытливых, / Самых опытных из нас»27⁶ (АР-8-51) («смерть… намечает» = «смерть… выбирая»; «самых лучших» = «из лучших» = «самых храбрых и пытливых»; «дергает по одному» = «будут дергать наугад»). Причем строки «Подал знак платочком — значит, / Будут дергать наугад» повторяют аналогичную мысль из «Дня без единой смерти», где представители власти заявляли: «Мы будем вас снимать с петли / И напоказ валять в пыли, / Выдергивать из собственной постели» (АР-3-91). Здесь они обещают «выдергивать из собственной постели», а в «Письме с Канатчиковой дачи» врачи всех «прикрутили к спинкам коек». Поэтому в обоих случаях говорится об обреченности людей: «Вы все на жизнь обречены» (АР-3-91) = «Нас берите, обреченных!» /5; 138/.

А «выдергивать» людей власти будут также в «Таможенном досмотре» и в «Райских яблоках»: «Номер ваш выкрикнут, / Саквояж вытряхнут» /4; 460/, «Стали нас выкликать по алфавиту — так не смешно» (АР-17-202).

10) «Того, с большой душою в теле / И с тяжким грузом на горбу…».

Данное описание напоминает характеристику главного героя стихотворения «Енгибарову — от зрителей»: «Слишком много он взвалил на плечи / Нашего — и сломана спина». Причем о своем грузе поэт говорит и от первого лица: «Не люблю порожняком — / Только с полным грузом!» («Я груз растряс и растерял…»), «Да, я осилить мог бы тонны груза!» («Напрасно я лицо свое разбил…») и т. д.

11) «И после непременной бани, / Чист перед богом и тверез…»(АР-4-114).

Мотив бани — как метафора очищения — характерен и для лирического героя Высоцкого («Банька по-белому», «Банька по-черному», «Баллада о бане», «Начинал мытье мое с Сандуновских бань я, — / Вместе с потом выгонял злое недобро»), да и эпитет тверезый или трезвый он применяет к себе неоднократно: «Пропился весь я до конца, / А всё трезвее мертвеца. / Уже поник — такой нарез. / Взгляну на них — и снова трезв» /2; 378/, «В мне одному немую тишину / Я убежал, до ужаса тверезый» /5; 210/, «И трезвейшего снабдили, / Чтоб чего-то приволок» /4; 54/, «Я самый непьющий из всех мужиков» /2; 172/.

А конструкция «чист перед богом» будет реализована в предсмертном стихотворении «И снизу лед, и сверху…» (1980): «Я чист и прост, хоть я не от сохи. <…> Мне есть, что спеть, представ перед всевышним…»277. Да и в целом мотив чистоты был подробно разобран при анализе «Притчи о Правде» (с. 475).

12) «Вдруг взял да умер он всерьез».

И этот оборот Высоцкий часто применяет к самому себе: «И с меня, когда взял я да умер, / Живо маску посмертную сняли» («Памятник»), «.Ну всё — решил: попью чайку да и помру» («Жизнь оборвет мою водитель-ротозей…»), «То ли взять да помереть / От туберкулезу» («То ли — в избу и запеть…»), «Все равно я сегодня возьму да помру / На Центральной спортивной арене»[2859] ^{[2860] [2861]} («Не заманишь меня на эстрадный концерт…»). Этот же оборот встречается в начальной редакции «Дня без единой смерти»: «Но прост диагноз — рви не рви! — / Он взял да умер от любви / На взлете и на самой верхней ноте» /4; 475/. А если учесть, что лирический герой Высоцкого часто погибает на взлете (как, например, в «Прерванном полете», в «Балладе о двух погибших лебедях» и в стихотворении «В стае диких гусей был второй…»), то становится очевидной автобиографичность этого персонажа. Кстати, жесткая регламентированность советской жизни в «Дне без единой смерти» (когда даже смерть находилась под контролем властей) имеет своим источником «Песенку ни про что, или Что случилось в Африке», где речь тоже шла о любви: «Как-то вдруг вне графика / Случилося несчастье. <…> В общем, так: один Жираф / Влюбился в Антилопу». Об автобиографичности образа Жирафа мы говорили неоднократно (песня была написана в разгар романа Высоцкого и Влади). Поэтому совпадает описание любовной ситуации: «Случилося несчастье <..> Влюбился в Антилопу» = «Он взял да умер от любви».

А после гибели Шукшина в октябре 1974 года Высоцкий сказал: «Вот Шукшин умер, и меня осталось очень мало»²¹⁹, — что напоминает некоторые поэтические строки: «Огромный торт, утыканный свечами, / Засох от горя, да и я иссяк» («Песенка плагиатора»), «Впрочем, я — о гусях: / Гусь истек и иссяк — / Тот, который сбивал весь косяк» («В стае диких гусей был второй…»).

***

Теперь обратимся к другим произведениям, имеющим отношение к теме позитивного двойничества.

Как известно, сам поэт любил «качать права»: «Пока некогда, поехал к Никите Сергеевичу права качать!”», — сказал он в 1968 году коллекционеру Геннадию Внуко-ву280. Поэтому его лирическому герою начальник лагеря заметит: «Права со мной качаете, / А вас еще не брили» («Вот я вошел и дверь прикрыл…», 1970). Да и сам герой признаётся в песне «Ошибка вышла» (1976): «Он дока, но и я не прост — / Давай права качать…» /5; 392/. И то же самое Высоцкий посоветует своим друзьям — братьям Вайнерам: «Так идите вы в ВААП — права качайте!» («Сколько книг у вас, отвечайте…», 1980).

В черновиках другого посвящения Вайнерам — «Я не спел вам в кино, хоть хотел…» (1980) — автор, обращаясь к брату Аркадия Вайнера, Георгию, сетует: «Так о чем же я бишь или вишь? / Вот поди ж ты, не вспомню — стареем!» (АР-4-78). И эта же мысль тремя годами ранее приписывалась «брату»: «Стареем, брат, ты говоришь. / Вон кончен он, недлинный / Старинный рейс Москва — Париж, — / Теперь уже старинный» (АР-3-42). А через некоторое время выделенные слова повторяет уже сам поэт: «Стареем, брат, а старикам / Здоровье кто утроит?» (АР-3-42).

В песнях «Ошибка вышла» и «Живучий парень» (обе — 1976) поэт характеризует себя следующим образом: «Я терт и бит, и нравом крут», «Он кручен, верчен, бит о камни». И точно такой же характеристикой он наделяет своих друзей в черновиках «Баллады о брошенном корабле» (1970): «А они — парни битые — знают, / Что открытое не открывают» /2; 537/.

«Битыми» же они являются потому, что их неоднократно «брали на крючок»: «То друзей моих пробуют на зуб, / То цепляют меня на крючок. <…> Друзья мои на вкус горьки, / На вкус крепки и велики, / Ну а во мне цеплять-то нечего» («Копошатся — а мне невдомек…», 1975 /5; 330/).

Три года спустя, во «Французских бесах», подобным же образом Высоцкий опишет своего друга Михаила Шемякина: «А друг мой <…> крупного помола был <…> Его снутри не провернешь / Ни острым, ни тяжелым»[2862] ^{[2863] [2864] [2865]} («друзья мои» = «друг мой»; «велики» = «крупного помола»; «во мне цеплять-то нечего» = «Его снутри не провернешь»); «Подступают, надеются, ждут, / Что оступишься — проговоришься» = «Хотя он огорожен сплошь / Враждебным частоколом».

И это сам Высоцкий, а отнюдь не Шемякин, был «огорожен сплошь враждебным частоколом», то бишь запретами со стороны властей (причем в черновиках имеется и более откровенный вариант: «Хотя он и обложен сплошь / Враждебным частоколом» /5; 531/, - но Высоцкий его зачеркнул, поскольку слишком явной становилась аналогия с «Охотой на волков»: «Обложили меня, обложили»).