Точно так же пьет и его лирический герой: «Я сам добыл и сам пропил» («Я в деле»), «Я один пропиваю получку» («Я был слесарь шестого разряда»), «Пропился весь я до конца, / А всё трезвее мертвеца» («Песня мужиков» из спектакля «Пугачев»), «Я сегодня пропьюсь до рубля!» («Камнем грусть висит на мне…»), «Хоть душа пропита — ей там, голой, не выдержать стужу» («Снег скрипел подо мной…»), «Всё пропито, но дело не в деньгах» («Аэрофлот» /5; 563/), «Враз пропью и долото, и пальто» («Лукоморья больше нет»2[2803]), «Пью, бывает, хоть залейся: / Кореша приходят с рейса — / И гуляют “от рубля”!» («Про речку Вачу и попутчицу Валю»), «Гуляй, рванина, от рубля и выше!» («Штрафные батальоны»). Причем в предыдущей песне лирический герой тоже представал в образе «рванины» (бездомного бича, у которого душа похожа на «тельняшку — в сорок полос, семь прорех»).
В таком свете становятся понятными воспоминания о Высоцком фотографа Наума Заборова: «Спрашиваю: “Володя, ты на машине?” — а то сколько раз мы предлагали ему выпить в наши дни рождения, праздники, у него всегда ответ: “Я на машине!”. Оказалось, что на этот раз он без автомобиля. “Ну, — говорю, — хоть теперь выпей, а то вокруг говорят, что ты алкоголик, а с нами ни разу не выпил!”.
Он задумался и отвечает: “Я свои нормы давно выпил” у?[2804]. Такие же слова произнес Высоцкий во время застолья у певца Юрия Гуляева: «К рюмке Высоцкий не прикоснулся — сказал: “Свое я отпил”»[2805]. Да и в песнях встречаются такие же конструкции: «Свое я отъездил, и даже — до нормы» («Запомню, оставлю в душе этот вечер…», 1970), «Свое отпили мы еще в гражданку» («Штрафные батальоны», 1963).
Интересно, что если в «Мишке Шифмане» Мишку не пустили за границу, то в «Аэрофлоте» друг героя не может улететь в Ригу: «Ребята, он весь год летит на Ригу, / Берем пример, товарищи, с него» /5; 561/, - но в итоге все же улетает: «Пассажиры по трапу идут. / Друг! Прощай! Замелькали огни, / Да на кой тебе шут парашют? / При-стягни привязные ремни» /5; 563/, - а рейс героя-рассказчика вновь отменен: «Мой вылет объявили, что ли? Я бы / Чуть подремал — дружок, не подымай! / Вдруг слышу: “Пассажиры за ноябрь, / Ваш вылет переносится на май!”».
Таким образом, по сравнению с «Мишкой Шифманом» ситуация изменилась на противоположную (хотя речь здесь идет не об эмиграции, а всего лишь о загранкомандировке): там Мишку не выпустили, а герой-рассказчик улетел, здесь же — наоборот. Похожий сюжет — уже непосредственно связанный с эмиграцией — возникнет в черновиках «Лекции о международном положении» (1979): «Сижу на нарах я, жду передачу я, / Приемничек сосед соорудил. / Услышу Мишку Шифмана — заплачу я: / Ах, Мишка! Я ж тебя и породил!» (С4Т-3-278).
Как видим, здесь Мишку уже выпустили в Израиль, а героя, напротив, «заперли в тесный бокс», откуда он и слышит (судя по всему, по «Голосу Израиля») рассказ своего друга (понятно, что «тесный бокс» является метафорой несвободы, поскольку в настоящем «боксе» если и было какое-то радио, то только с советской пропагандой). И если в «Мишке Шифмане» (1972) Мишку просто не пустили за границу, то в «Лекции» (1979) героя уже заключили в тюрьму — налицо усиление мотива несвободы. И именно поэтому он с удвоенной энергией рвется в Израиль: «Мне хоть бы чуть хлебнуть, себя опохмелив, / Почуять сил прилив — и в Тель-Авив! <…> У нас любой закройщик в Мелитополе / На многое способен и горазд. / И, кстати, место Голды Меир мы прохлопали, / А у меня соседка — в самый раз! / Прошло пять лет, и выслан из Рязани я, / Я не еврей, но в чем-то я — изгой. / Готовлюсь я к обряду обрезания, / Спокойно спи, товарищ дорогой. <.. > Ах, что ты медлишь, бабушка? / Всего три тыщи миль — / Бери билет, Рахиль, — /Ив Израиль!» (С4Т-3-278).
По словам одного из организаторов концертов Высоцкого в Нью-Йорке в 1979 году Шабтая Калмановича, он планировал организовать и его гастроли в Израиле: «В Израиле была политика: каждый, доказавший свою специальность, — его отправят на получение гранта правительства Израиля. То есть если ты был кинорежиссер, а у тебя — ты приехал — не было денег снимать кино, ты мог получить от Израиля чуть ли не 50 % стоимости. Поэтому 12 человек заявили, что они режиссеры <…> Шесть из них сказали, что они будут снимать фильм с участием Высоцкого. Поэтому, когда я ему рассказал, он задумался и сказал: “Слушай, а кто, кроме Миши Калика? Кто еще?” <…> Я запросил, мне прислали [список]: оказалось, что все остальные врут, они никогда не были режиссерами. <…> хотели получить от него [от Высоцкого] положительные ответы, чтобы получить деньги и снять этот фильм. На самом деле, ему по-настоящему никто не дал бы поснимать. <.. > Он мечтал, он безумно хотел попасть в Иерусалим! Он не мог просто поехать, поэтому мы договорились, что он проверит со своими друзьями в КГБ: выпустят ли его. И если да, я бы ему организовал (мы занимались… там была фальшивая фирма, которая делала концерты). Мы подкрутили Пановых (были такие Валера и Галина Пановы). <…> Мы не имели отношение[2806] [2807] [2808], и он должен был здесь договориться: выпустят ли его, и тогда, может быть, всё было»226.
И собирался Высоцкий на эти гастроли в связи с репатриацией в Израиль своего друга, кинокритика Семена Чертока в том же 1979 году, когда и появилась «Лекция о международном положении». В одном из интервью Черток вспоминал: «А самая последняя встреча была у нас буквально накануне моего отъезда. Володя пригласил меня с дочкой на премьеру “Преступления и наказания” [12 февраля 1979 года].
После спектакля мы пришли к нему в уборную поблагодарить. Тут он говорит: “Знаешь, у меня в Израиле есть знакомый, я с ним познакомился в Париже. Он хотел бы устроить мой концерт в Израиле, но я боюсь, что меня обвинят в сионизме — у меня ведь папа еврей. Этот человек всех знает и, в конце концов, он делает то, что обещает. Зовут его Шабтай Калманович, я дам тебе его телефон, скажи, что ты от меня”.
Я позвонил этому Шабтаю, он оказался болтуном, ничем мне не помог. Я успел Володе написать, чтобы он не имел с ним дела»227.
Более того, можно предположить, что в образе Мишки Шифмана в «Лекции о международном положении» выведен вышеупомянутый Семен Черток: «Сижу на нарах я, жду передачу я, / Приемничек сосед соорудил. / Услышу Мишку Шифмана — заплачу я: / Ах, Мишка! Я ж тебя и породил!». Дело в том, что в 1979 году, сразу же после репатриации, он начал работать корреспондентом в русском отделе радиостанции «Голос Израиля» под псевдонимом Шимон Ширтов, и Высоцкий, вероятно, не раз слушал его передачи. А незадолго до этого он сам подтолкнул Чертока к эмиграции, о чем тот впоследствии и рассказал: «Одна из последних наших встреч была в 1979 году, когда я уже подал документы на отъезд. И я его спросил тогда: “Володя, ты уже много бывал за границей. Как ты думаешь: не пропаду я там с моей профессией?”. Он сказал так: “Вот что, ты об этом не думай и беги отсюда!™ а там всё будет в порядке, никто не пропадает”. Я говорю: “Вот ты мне это говоришь, а сам не бежишь”. Он тогда ответил: “Я связан с театром, я его неотрывная часть. Без театра я — ноль”»[2809] [2810] [2811] [2812] [2813] [2814]. Но с другой стороны, в последний год жизни Высоцкий говорил Валерию Нисанову: «Я ушел из театра, чтобы они [актеры] больше ко мне не приставали^30. Похожую реакцию запечатлел Владимир Шехтман: «Володя, ты не жалеешь, что ушел из театра?» — «Нет. Здесь (он показал на сердце) ничего не осталось^.
