В обоих случаях вся надежда — на лирического героя, который должен отстоять «честь шахматной короны» и пригнать для своего предприятия бульдозеры (пожалуй, единственное формальное различие — это отношение героя к приметам: «Есть примета — вот я и рискую» — «Не верю я приметам — да чего там»; АР-7-134). Поэтому в «Аэрофлоте» он занимается «тренировками»: «Тренируюсь уже на земле, / Туго-натуго пояс стянув», — что вновь повторяет ситуацию из шахматной дилогии, где у героя перед матчем был «месяц интенсивных тренировок» /3; 388/.
Точно так же его отправляли в командировку в «Поездке в город» (1969) и в «Инструкции перед поездкой за рубеж» (1974): «В столицу меня снарядила», «И в загранкомандировку от завода угодил». Причем в шахматной дилогии герой работает на заводе («Эх, спасибо заводскому другу»), так же как в «Инструкции перед поездкой»: «До свиданья, цех кузнечный…». А в «Аэрофлоте» он работает на «предприятью» Во всех этих случаях мы имеем дело с маской рабочего-пролетария.
В черновиках «Аэрофлота» герой берет в полет книгу: «Взял книгу — всё же долгий перелет» /5; 558/, - повторяя действия одного из двух главных героев «Детской поэмы», где тема двойничества представлена во всей полноте: «Просто Ваня не сказал, / Что с собой он книгу взял — / И ракета была перегружена».
Представляет интерес также одинаковая рифма «караул — Барнаул» в черновиках «Аэрофлота» и в песне «Летела жизнь» (обе — 1978): «И сразу отпустило, полегчало, / Вот радио опять заверещало, / А вслед раздались вопли “Караул!” / Затеяли интригу / Летящие на Ригу — / Их самолет угнали в Барнаул» (АР-7-113) = «Воспоминанья только потревожь я — / Всегда одно: “На помощь! Караул!” / Вот бьют чеченов немцы из Поволжья, / А место битвы — город Барнаул». И эти же крики упоминались в «.Двух судьбах» (1977): «Мне о помощи кричали, о спасении» = «А вслед раздались вопли “Караул!”», «Всегда одно: “На помощь! Караул!”».
Еще больше совпадений имеется между «Аэрофлотом» и трилогией «История болезни» (1976).
В черновиках обоих произведений высказывается ироническая благодарность врачам и Аэрофлоту: «Ах, как я их благодарю, / Взяв лучший из жгутов…»/5; 378/ = «Поклон особый всем его наземным службам» (АР-7-114).
Такая же ирония присутствует в следующих цитатах: «Я вдруг подумал: “Боже мой, / Мне, видимо, не лгут. — / Быть может, правда я больной? / А здесь — поберегут…”» /5; 382/, «Мой доктор перешел на ты: / “Уйми дурную дрожь, / Здесь отдохнешь от суеты / И дождик переждешь!”» /5; 375/ = «Обмана нет — всё выгодно, надежно, / И можно отдохнуть, и выпить можно» /5; 562/.
В обоих случаях действие происходит зимой: «Стыл за окном морозный день, / Дышали люди паром» /5; 403/ = «Удобства — во дворе, хотя декабрь» /5; 237/.
Если в черновиках песни «Ошибка вышла» герой «сорвал с портьер тесьму / И брюки подвязал» /5; 388/, то в «Аэрофлоте» он говорит: «Приходилось затягивать зло / Пояса и ремни на штанах» (АР-7-123). Этот же мотив находим в стихотворении «Однако втягивать живот…»: «А ну, втяните животы! <…> Ремни к последней дырке!»; в стихотворении «Живу я в лучшем из миров…»: «Еще есть дырка на ремне»; и в черновиках «Письма с Канатчиковой дачи»: «Завязав и чуть-чуть поднатужась <…> Я пройду, как коричневый ужас / По Европе когда-то прошел» /5; 468/.
Лирический герой выступает спорщиком: «Я возражаю: “Нет, шалишь”» /5; 381/ = «Я возражаю другу-демагогу»[2775] /5; 560/; критически высказывается о себе: «Стоял я глупо перед ним, / Подвязанный тесьмою»[2776] = «Стою я, улыбаюсь глуповато»; «Нет, гражданин начальник врач, / Так дело не пойдет! / Меня латынью не дурачь — / Я в этом идиот»[2777] = «Считайте меня полным идиотом…»; и сравнивает себя с шутом: «Я ухмыляюсь красным ртом, / Как на манеже шут» = «Да я что вам — гороховый шут?» (АР-7-126). Ровно это же говорил и сам Высоцкий, по воспоминаниям Ролана Быкова: «Его бурный характер проявлялся очень часто. На одном концерте Высоцкий ругался со зрителем. Когда требовали петь по их желанию, он орал: “Что я. клоун вам? Что хочу, то и буду петь! Заказывать будете в столе заказов!”»[2778] (потому в «Натянутом канате» и стихотворении «Парад-алле! Не видно кресел, мест…» поэт противопоставляет себя — канатоходца и артиста — таким шутам: «Пели трубы и с ритма сбивали <…> Эти трубы, эти трубы / Хороши для коверных шутов\» /3; 427/, «Ну всё, пора кончать парад-алле / Коверных'. Дайте туш — даешь артистов!» /2; 215/).
Причем в «Аэрофлоте» вновь наблюдается зеркальная ситуация. Сначала друг героя заявляет: «“Да я что ж вам — гороховый шут? — / Друг пугает. — Мне всё по плечу: / Не предъявите мне парашют — / Я вам винт в рог бараний скручу!”» (АР-7-121). А через некоторое время этот вопрос повторяет сам герой: «Да я что вам — гороховый шут? / Счас возьму вот и трап откачу» (АР-7-126). Кстати, откатить трап намеревается и его друг: «Мой умный друг к полудню стал ломаться, / Уже наряд милиции зовут, — / Трап откатил у ИЛа-18 / И требовал немедля парашют» (АР-7-132).
Кроме того, конструкция «Счас возьму вот и трап откачу» напоминает «Таможенный досмотр», где лирический герой говорил: «Возьму сейчас вот — повернусь / И расплююсь с таможней» /4; 465/. В обоих случаях поэт выражает свое отношение к властям, представленным в образе таможни и Аэрофлота.
В «Таможенном досмотре» герой говорит о таможенниках: «Взгляд у них буравит, как игла» (АР-4-211). А в «Аэрофлоте» он подобным же образом охарактеризует своего начальника: «Всегда в больное колет, как игла». Причем в рукописи встретится и буравящий взгляд представителей Аэрофлота: «Грозным взглядом меня пепеля, / Кто-то требует меня, бья меня в грудь, / Что моей безопасности для / Должен я сам себя пристегнуть» (АР-7-123). В свою очередь, оборот «бья меня в грудь» вновь возвращает нас к «Таможенному досмотру»: «Что на душе? Просверлят грудь» /4; 459/.
Как видим, таможенники, начальник героя и сотрудники Аэрофлота наделяются одинаковыми чертами, поскольку являются разными образами власти.
И, наконец, еще два общих мотива между этими песнями: «Туристы говорили мне — ну а туристы знают: / Контрабандисты в их стране вдобавок и стреляют» (АР-4207) = «Он рассказал — такие врать не станут, — / Летел он раз, ремнями не затянут, / Вдруг взрыв — а он и к этому готов» («Туристы говорили мне» = «Он рассказал»; «ну а туристы знают» = «такие врать не станут»; «стреляют» = «взрыв»); «Сзади напирают — вот беда» (АР-4-217) = «Меня теснят, но так я и подвинусь» (АР-7-142).
Последняя цитата вызывает в памяти «Сказочную историю» (1973), которая слово в слово предвосхищает «Аэрофлот»: «Не толкайте, не подвинусь, — / Думал он,
— а вдруг на вынос /Не дадут, вот будет минус!..» /4; 54/ = «Меня теснят, но так я и подвинусь! / Нам в ресторане не дают на вынос» (АР-7-143). О таком же отношении к «толканию» говорилось в черновиках стихотворения «В голове моей тучи безумных идей…»: «Но зато ни за что меня не оттеснить. / Если я на футбол прорываюсь» (АР-7-192), — и в повести «.Дельфины и психи»: «…я вот выйду, сяду в метро, и пусть толкают. я всё прочту в метро. Всю энциклопедию, и всё буду знать» (АР-14-90).
Вообще этот мотив постоянен у Высоцкого: «И не в силах себя удержать» («Позабыв про дела и тревоги…», 1962), «Теперь на меня просто удержу нет» («Я женщин не бил до семнадцати лет», 1963), «Но нельзя меня силою остановить» («В голове моей тучи безумных идей…», 1970), «И меня не спихнуть с высоты!» («Прыгун в высоту», 1970), «Репортерам с ног меня не сбить!» («Честь шахматной короны», 1972), «Ни обогнать, ни сбить себя не дам» («Горизонт», 1971; АР-3-112), «Я не дам себя жечь или мучить» («Райские яблоки», 1977; АР-3-157), «Счастливого меня ни сбросить, ни прирезать» («Люблю тебя сейчас…», 1973; АР-14-158), «Нас не вырвать
