Что же отсюда следует? А то, что в песне «Про двух громилов» двойничество носит двойной характер: с одной стороны, это братья Пров и Николай, которые похожи друг на друга и являются alter ego автора (первое двойничество), а с другой — «никчемушный человек», который также является одной из сторон авторского «я», но при этом — антиподом Прову и Николаю (второе двойничество). Причем последняя вариация вызывает аналогию с песней «Про второе “я”» (1969), где у лирического героя — «.два “я”, два полюса планеты, / Два разных человека, два врага». Однако в песне «Про двух громилов» Пров и Николай не враждуют с «никчемушным человеком», а смиряется с его властью, так что двойничество носит здесь позитивный характер.
Вспомним также ответ Высоцкого на вопрос «Что вы цените в мужчинах?» — «Сочетание доброты, силы и ума. Я когда надписываю фотографии пацанам — ребятам, подросткам, даже детям, обязательно напишу ему: “Вырасти сильным, умным и добрым”»[2716] [2717]. Вот это и есть сочетание разных черт личности, которыми был наделен сам поэт (помимо ума, разумеется): с одной стороны, сила (Пров и Николай), с другой
— доброта («никчемушный человек»).
В свете сказанного можно предположить, что «никчемушный человек» является олицетворением совести главных героев, которым стало стыдно за свои буйства, после чего «мужичье их попросило / Больше бед не сотворять». Такой же была концовка «Путешествия в прошлое», где лирический герой после того, как ему рассказали о его «подвигах» в пьяном виде, сгорает от стыда: «Если правда оно — / Ну, хотя бы на треть, — / Остается одно: / Только лечь-помереть».
И неслучайно Пров и Николай являются верующими, которые крестятся при виде нечистой силы: «Гляди в оба, братень: / Вижу странный пень я. / Это оборотень
- / Сотвори знаменье» (АР-15-86). Несколько лет спустя точно так же поступит лирический герой при виде Нелегкой, которая ему скажет: «Брось креститься, причитая: / Не спасет тебя святая / богородица!» («Две судьбы»; АР-1-14).
А самым поздним произведением, в котором получил развитие сюжет «Про двух громилов», является «Песня инвалида» (1980), написанная для фильма «Зеленый фургон»: «Эй, братан! Гляди, ватага [Замиряться к нам идет] С кольями, да слышь ли? / Что-то нынче из оврага [Рано выбрался народ] Рановато вышли» (АР-9-80) = «Слышь-ка ты. казаче, / Супротив нас рать идет. / Землю и тем паче / Волю отбирать и скот»П6 /5; 573/; «Кровь уже лилась ручьями» = «Сколь крови ни льется…»; «Хватит, брат, обороняться!» = «Хватить брюхо набивать!»; «Будут бабы слезы лить» = «Плачут бабы звонко».
***
Теперь обратимся к стихотворению «Мы живем в большом селе Большие Вилы…», в котором встречается характерный для поэзии Высоцкого мотив изгойства: Прова и Николая «послали <.. > всем миром <.. > к чертям собачьим» /3; 92/, причем «послали» их не от ненависти, а просто потому, что они не дают другим людям спокойно жить: «Нас все любят, но боятся жутко» (заметим, что выражение «к чертям собачьим» уже встречалось в «Песенке о слухах», где было связано с действиями власти: «Скоро всех к чертям собачьим запретят»[2718]).
И через некоторое время они «нашли… избавление от смерти / И сами вышли в собачьи черти», как и лирический герой в «Песенке про Козла отпущения», где его власть имущие «избрали в козлы отпущения» (напомним: песня была написана вскоре после появления в «Советской культуре» разгромной статьи «Частным порядком»), а потом он и сам решил: «Отпускать грехи кому — уж это мне решать: / Это я Козел отпущения!». Причем первоначально его, как и Прова с Николаем, все любили: «Пока хищники меж собой дрались, / В заповеднике крепло мнение, / Что дороже всех медведей и лис / Дорогой Козел отпущения»; а в черновиках стихотворения «Мы живем в большом селе Большие Вилы…» братьев подвергли избиению, так же как и Козла отпущения: «Чем ни попадя их били» (АР-8-90) = «Враз Козла найдут, приведут и бьют» (более того, начало песни «Про двух громилов» совпадает с «Песенкой про Козла отпущения»: «Как в селе Большие Вилы <…> Жили-были два громилы» = «В заповеднике <.. > Жил да был Козел — роги длинные»).
А через некоторое время главные герои разобрались со своими врагами их же методами: «И с предшествующими чертями / Собачимся по-ихнему» = «А козлятуш-ки-ребятки засучили рукава / И пошли шерстить волчишек в пух и клочья. <.. > Росомах и лис, медведей, волков / Превратил в козлов отпущения» (впервые данный мотив появился в «Песне о хоккеистах»: «И их оружьем теперь не хуже / Их бьют, к тому же — на скоростях»). Кроме того, фраза «И с предшествующими чертями / Собачимся по-ихнему» напоминает метаморфозу, произошедшую с Козлом отпущения: «Он с волками жил и по-волчьи взвыл / И рычит теперь по-медвежьему», — что восходит к «Балу-маскараду»: «Я тоже озверел и встал в засаде», — где лирический герой оказался в зоосаде (аналоге заповедника из «Песенки про Козла отпущения»), — и к песне «Я в деле»: «Ко мне подходит человек / И говорит: “В наш трудный век / Таких, как ты, хочу уничтожать.’», — после чего герой разбирается с этим человеком его же «оружьем»: «А я парнишку наколол — / Не толковал, а запорол, / И дальше буду так же поступать».
В черновиках стихотворения «Мы живем в большом селе Большие Вилы…» есть такие строки: «Покой забыли братья, позабросили постель — / Чего им только дома не хватало?» (АР-7-184). Похожим вопросом будут задаваться герои в «Белом безмолвии» и в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…»: «Что же нам не жилось, что же нам не спалось? / Что нас выгнало в путь по высокой волне?», «Зачем иду на глубину? / Чем плохо было мне на суше?». Впервые же данный мотив возник в песне «В холода, в холода…» (1965): «Почему-то всегда / От насиженных мест / Нас другие зовут города»[2719].
Кроме того, братья говорят о невозможности найти для себя дело по душе: «Жить можно бы, и даже смело, / Но нет подходящего дела», «Так и мыкаемся с братом по свету, / А дела подходящего нету»[2720]. Этот же мотив вынужденного бездействия встречается у Высоцкого постоянно: «Ну что, ребята, худо — без добра, / Ну что, ребята, трудно — от безделья» (АР-12-145), «Поменялись мечты, но рука его / Чуть соскучилась по клинку. <…> Только руки его и душа его / Стосковалися по клинку» (АР-7-51), «Задраены люки, соскучились руки» /2; 349/, «Ах, как я соскучилась без дела!» /4; 319/, «Вон Балда пришел, поработать чтоб: / Без работы он киснет-квасит-ся» /4; 173/ (автобиографичность образа Балды станет еще очевиднее, если вспомнить одну из самых любимых масок Высоцкого — маску Ивана-дурака или — шире — маску шута), «С тех пор заглохло мое творчество, / Я стал скучающий субъект» /1; 52/, «Но гитару унесли, с нею — и свободу» /1; 42/, - а также в других произведениях: «[Зачем живем?] <…> Чтоб наслаждаться и страдать» (АР-3-103), «Зачем, зачем я жил до сих пор? Чтобы убедиться в черствости и духовной ядовитости обслуживающего персонала моей родной психиатрической лечебницы» (АР-14-72), «Куда я, зачем? — можно жить, если знать» /1; 264/, «Что искать нам в этой жизни, / Править к пристани какой?» /5; 221/. Причем в этой связи даже возникает тема власти — Пров и Николай размышляют: «Вдруг нам вышестоящее тело / Предложит настоящее дело?!» /3; 329/, - но этого не произошло, и в итоге братья находят, вероятно, единственно правильное решение: «И задумали мы с братом думку / Вдвоем мы / В три смены… / Брат все двери искусал — и всё ж дотумкал: / Пойдем мы / В спортсмены!».
Если учесть, что стихотворение «Мы живем в большом селе Большие Вилы…» написано в ориентировочно в июне 1971 года, «С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…» и «Штангист» — в июле 1971-го, а работа над шахматной дилогией началась в августе того же года, то станет ясно, что намерение «двух громилов» найти применение своей физической силе в спорте сбылось, по крайней мере, для одного из них — для самого лирического героя (Николая).
