Последняя цитата вызывает в памяти «Письмо с Канатчиковой дачи», датируемое тем же временем: «Жалко, мчатся санитары / И привязывают нас» (АР-8-57), «Тех, кто был особо боек, / Прикрутили к спинкам коек» /5; 135/. Словосочетание «особо бойкие» (или «настоящие буйные», которых «мало») относится, в первую очередь, к самому Высоцкому, который «буйствует» во многих произведениях: «Я и буйствовать могу — полезно нам» /2; 570/, «Когда я выпью, мне грозятся: “Не буянь!”» /3; 310/, «Я буянил в шахматном отделе» /3; 393/760.
А о своем отношении к насилию он всегда высказывался недвусмысленно: «Я не люблю насилья и бессилья» /2; 154/, «Я Гамлет, я насилье презирал» /3; 190/. В то же время «большие люди» хотят «оружия, оружия, насилья» /4; 377/, поэтому они объявили «.День без единой смерти»: «Жить хоть насильно, — вот приказ! / Куда вы денетесь от нас: / Приема нынче нет в раю господнем». Этим и объясняются слова лирического мы: «Насильно к жизни приговорены, / Насильно лишены желанной смерти» («Приговоренные к жизни», 1973 /4; 303/). Поэтому и в «Моих капитанах» (1971) лирический герой сетует: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли: / Мне расставила суша капканы». Однако «сбежать» с суши он пытается постоянно: «Друзья мои, бегите с суши!» («Упрямо я стремлюсь ко дну»), «Он мне: “Внемли!”, /Ия внимал, / Что он с земли / Вчера сбежал» («Песня Билла Сигера»), — несмотря на то, что власть всячески этому препятствует: «От жизни нынче не сбежать — / Мы вам успеем помешать» («День без единой смерти»; АР-3-91).
Мотив скованности в действиях представлен также в «Памятнике» и в стихотворении «Когда я отпою и отыграю…»: «Но в привычные рамки я всажен — / На спор вбили» = «Посажен на литую цепь почета, / И звенья славы мне не по зубам» (кроме того, «литая цепь», которая не по зубам герою, упоминается в «Приговоренных к жизни»: «А может быть, нам цепь не по зубсмЪ»); «И не вытащить из постамента / Ахиллесову эту пяту» = «И звенья славы мне не по зубам». Но в обоих случаях он все же вырывается на свободу: «Когда вырвал я ногу со стоном <…> Я, напротив, сбежал всенародно / Из гранита» (АР-6-38) = «Порву бока и выбегу в грозу» (об этих же «порванных боках» он говорил в «Памятнике»: «Но и, падая, вылез из кожи»).
В целом же ситуация, описанная в «Когда я отпою и отыграю…», восходит к исполнявшейся Высоцким лагерной песне «.Летит паровоз по долинам, по взгорьям»: «А если посадят меня за решетку, / В тюрьме я решетку пропилю» ~ «Посажен на литую цепь почета <.. > И золотую цепь перегрызу»: «А я все равно же убегу» = «Порву бока и выбегу в грозу».
В черновиках стихотворения имеется недописанный вариант: «Мне не порвать лит<ую цепь почета>» (АР-14-168), — вызывающий в памяти другие похожие цитаты: «Мне не порвать вовек ту финишную ленту» («Горизонт», 1971 /3; 359/), «Смыкается круг — не порвать мне кольца» («Надо уйти», 1971), «Не стряхнуть мне гранитного мяса» («Памятник», 1973), «И брони моей не снять» («Баллада о гипсе», 1972; АР-8177), «А вот теперь из колеи / Не выбраться» («Чужая колея», 1972).
А встречающийся в «Приговоренных к жизни» мотив «онемения» в условиях несвободы: «Душа застыла, тело затекло», — имеет в место и в «Памятнике»: «Я в граните немел, хоть ты тресни» М; 261/ (сравним еще в стихотворении «Мой черный человек в костюме сером!..»: «И я немел от боли и бессилья»).
Но, несмотря на все сомнения, лирическое мы намерено разорвать цепь: «И если бы оковы разломать…» («Приговоренные к жизни»), — так же как и лирический герой: «Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков» («Баллада о гипсе»), «И золотую цепь перегрызу» («Когда я отпою и отыграю…»). Поэтому в «Чужой колее» он выбирается из колеи: «Там выезд есть из колеи — / Спасение!»; в «Памятнике» вырывается из гранита: «Когда вырвал я ногу со стоном…» (заметим, что здесь он был прикован к пьедесталу, а в стихотворении «Когда я отпою и отыграю…» «посажен на литую цепь почета»); в «Гербарии» — из гербария: «Сорвемся же со шпилечек, / Сограждане-жуки!» (АР-3-14); в «Горизонте» разрывает канат, натянутый на его пути; в «Беге иноходца» мечтает вырваться из уз, которыми его опутал враг {«Рот мой разрывают удила», «Я согласен бегать в табуне, / Но не под седлом и без узды»); в стихотворении «Я скачу позади на полслова…» вырывается из хлева, где у него были «руки скручены»; а в «Охоте на волков» вырывается за красные флажки.
Такой же прорыв на свободу описывается в песне «О знаках Зодиака» (1974): «И, мартовской мглой вырываясь из пут, / Могучие Рыбы на нерест плывут / По млечным путям до истоков»[2402] (АР-7-200). А годом ранее в «Прерванном полете» автор говорил о себе: «А звездный знак его Телец / Холодный Млечный путь лакал», — что восходит к черновикам «Горной лирической» (1969): «Мой Млечный путь со всех сторон — / Он в море слит» (АР-2-60).
Кроме того, стремление добраться до истоков («по млечным путям до истоков») встретится вскоре в черновиках «Куполов» (1975): «И порогами да перекатами / До истоков дойди, до начал» /5; 358/. Сюда примыкает стремление лирического героя до истины добраться, до цели и до дна («Баллада о Кокильоне»).
Основная же редакция песни «О знаках Зодиака»: «Но, вырвавшись мартовской мглою из пут, / Могучие Рыбы на нерест плывут / По млечным протокам к верховью», — напоминает черновик «Баллады о любви» (1975): «Наперекор течению к верховью / Без паруса на веслах доплыви» /5; 323/.
Ну и, чтобы закончить разговор про песню «О знаках Зодиака», заметим, что здесь вновь встречается образ Тельца из «Прерванного полета»: «А звездный знак его Телец / Холодный Млечный путь лакал» (1973), «И может без страха резвиться Телец / На светлых урочищах мая» (1974).
Этот Телец «резвился на светлых урочищах мая», подобно лирическому герою Высоцкого: «Как бродяга, гуляю по маю» («День-деньской я с тобой, за тобой…», 1966), «Ну а месяц рожденья я выбрал апрель. <…> А за апрелем май бывает (вот поэтому и выбрал), / А в мае любят, а в мае пьют» («Моя метрика где-то в архиве хранится…»[2403] [2404]). Да и в черновиках «Того, который не стрелял» герой, сожалея о гибели своего спасителя, скажет: «Чуть-чуть до мая он не догулял — / Тот паренек, который не стрелял» (АР-3-128). Объясняется это тем, что в мае 1944 года советские войска освободили Крым от фашистов («Наш батальон геройствовал в Крыму»)763.
Таким образом, в песне «О знаках Зодиака» присутствует несколько автобиографических образов: 1) Козерог (о нем мы уже говорили при разборе стихотворения «Он вышел — зал взбесилея…»); 2) Телец, 3) Рыбы, а также 4) «декабрьский Стрелец», который «отстрелялся вконец, / Он мается, копья ломая». Причем рукописный вариант «стрелы ломая» /3; 358/ (поскольку он все-таки стрелец, а не копьеметатель) повторяет действия лирического героя из «Песни конченого человека» (1971), где он тоже «отстрелялся»: «И лук забросил с ослабевшей тетивой, / Все стрелы сломаны — я ими печь топлю» (АР-4-151), — а заодно напоминает ситуацию из «Песни автомобилиста» (1972): «Я поломал свой постоянный посох» /3; 365/; из стихотворения «Я скачу позади на полслова…» (1973), где оружие лирического героя постигла та же судьба: «Мечи мои поломаны, а топоры зазубрены» (АР-14-193); и из «Баллады о брошенном корабле»: «Киль — как старый неровный, зазубренный гриф. / Это брюхо вспорол мне коралловый риф» (АР-4-169).
В заключение добавим, что образ зазубренных топоров находит аналогию в «Песне глашатая» (1974): «Соловей освищет нас, / И пойдет молва, / Что мы духом обнищали / все подряд, / Что заржавлены пищали / у солдат» /4; 401/. И в таком же состоянии бездействия или разрушения оказалось оружие лирического героя в стихотворении «Я не успел» и в «Песне конченого человека»: «Висят кинжалы добрые в углу», «Мой лук валяется со сгнившей тетивой». А вызвано это тем, что сам он «отстранен от всяких ратных дел» («Я скачу позади на полслова…»).
