И к 1976 году приходит осознание безрезультатности этой борьбы: «Напрасно я лицо свое разбил — / Кругом молчат — и всё, и взятки гладки». А в «Палаче» читаем: «Когда я об стену разбил лицо и члены…». Короче говоря: «Лоб стеною прошиби в этом мире!»639 («Отпишите мне в Сибирь, я — в Сибири!», 1971).
Приведем еще две цитаты на эту тему: «Всю жизнь мою в ворота бью рогами, как баран» («Лекция о международном положении», 1979; похожий образ фигурирует в названии мемуаров А. Солженицына «Бодался теленок с дубом», 1975), «И над этой загадкою-стервой / Бился он об скалу головой: / Существует всегда самый первый, / И не водится “самый второй”» («В стае диких гусей был второй…», 1980; АР-4-44).
А 25 июля 1980 года корреспондент радио «Свобода» Владимир Матусевич передавал из Лондона: «В 1976 году он сказал корреспонденту американского журнала “Newsweek”: “Конечно, мне сейчас нелегко, но нужно драться, даже если это подобно битью головой об стену. Нужно оставаться на родине и защищать свое дело”»[2288]. Выделенные курсивом слова напоминают песню белых офицеров: «Надо б драться за Россию, воевать!» («В куски /Разлетелась корона…», 1965 /1; 418/).
Да и в реальной жизни Высоцкий бился головой о стену: «Он говорит, что он там несколько раз был близок к безумию. У него отобрали все шнурки-ремни. Он бился головой об стену по-настоящему: не так, как истеричная женщина, — он хотел разбить голову»/[2289]; «Света сообщила — Высоцкий допился до белой горячки, бьется головой об стенку, и съемка завтра вряд ли состоится, вот так» (дневниковая запись В. Золотухина от 14.11.1968 о съемках «Хозяина тайги»[2290]); «Афганистан был последней болью Володи. В Париже незадолго до смерти он увидел по телевизору кадры, обошедшие всю Европу, — вертолет с красной звездой преследовал афганскую девочку и жег ее напалмом. <.. > Высоцкий, увидев это, начал биться головой об стенку. Была уже ночь, а он кричал: “Марина, поедем в советское посольство. Наверное, Брежнев просто не знает, что творится в Афганистане”. Марина его еле удержала»[2291].
Что же касается образа запретов, то он представлен в творчестве Высоцкого очень широко: «Запреты и скорости все перекрыв, / Я выхожу из пике» /2; 87/, «И я прыгаю через запрет»[2292], «Без запретов и следов, / Об асфальт сжигая шины, / Из кошмара городов / Рвутся за город машины <.. > Только б вырваться — выплатят всё по счетам» /2; 152/, «И живут да поживают, / Всем запретам вопреки, / И ничуть не унывают / Эти вольные стрелки» /5; 13/, «Может быть, наложили запрет! / Я на каждом шагу спотыкаюсь» /1; 244/, «Взлетим мы: можно ставить руль за сто: запреты снимут» /2; 382/, «Мы на сцене — снят запрет» (АР-9-79), «Моря божья роса с меня снимет табу» /2; 271/, «Ну вот и всё! Закончен сон глубокий! / Никто и ничего не разрешает» /2; 230/, - но, несмотря на это, поэт «плевать хотел на Interdite» /5; 210/ (то есть на запрет), и прямо говорил: «Так как всё запрещено, значит — всё можно»[2293].
Но запреты часто бывают представлены и в метафорической форме. Таковы, например, красные флажки в «Охоте на волков».
Сходный с красными флажками образ запретов упоминает в одном из интервью Марина Влади: «Он постоянно бился лбом о стену[2294] [2295]. Перед ним горел неизменный ““красный свет”. И это выводило его из себя» б47.
Этот же «красный свет» фигурирует и в двух песнях 1968 года (обе они были впервые исполнены в июне на дому у Игоря Кохановского вскоре после появления разгромной статьи «О чем поет Высоцкий» в газете «Советская Россия»): «Сколько лет счастья нет! / Всё кругом — красный свет» («То ли — в избу и запеть…»), «Погасить бы мне красный свет, / И всё же зажигаю я. / Оказался он — как брони заслон, / А кругом — с этим свыкнулся — / Ни души святой, даже нету той [то есть любимой женщины. -Я.К.~\, / А он откликнулся» («Возвратился друг у меня…»).
Более того, у песни «То ли — в избу и запеть…» имеется уникальный вариант исполнения: «Сколько лет счастья нет! / Всё иду на красный свет» ш, — который напоминает набросок 1969 года: «Говорят, лезу прямо под нож. / Подопрет — и пойдешь!» /2; 588/. Как вспоминал режиссер Алексей Герман: «А Володя нарывался. Он же не мог не понимать, что всем этим штукам про уголовников, про того-сего когда-нибудь придет конец»[2296] [2297] [2298] [2299]. И здесь будет уместно привести реплику Высоцкого, адресованную ленинградскому физику Николая Попову, у которого он давал концерт в начале июля 1972 года: «Как-то Высоцкий с горечью заметил мне, что если сто человек ляжет на рельсы перед идущим поездом, он остановится. Но никто не хочет оказаться в этой сотне под поездом. Да, это были годы, когда лишь немногие участвовали в диссидентском движении, расплачиваясь за это подчас жизнью, свободой или потерей Родины. Но общественное сознание в стране постепенно трансформировалось, и немалая заслуга в этом и творчества Высоцкого»/50.
Высоцкий действительно был одним из тех, кто «ложился на рельсы», «шел на красный свет» и «лез под нож», то есть жертвовал собой. В его стихах этот мотив появляется неоднократно: «А у дельфина взрезано брюхо винтом» («Парус»), «Под винт попасть не каждый норовит» («Возьмите меня в море») и др.
Приведем еще раз цитату из песни «Возвратился друг у меня…»: «Погасить бы мне красный свет! / И всё же зажигаю я… / Оказался он, / Как брони заслон…». Здесь упоминается тот самый заслон, который позднее возникнет в черновиках «Затяжного прыжка» и в песне «Штормит весь вечер, и пока…»: «Я пробьюсь сквозь воздушный заслон и сквозь тьму» /4; 281/, «Еще бы, взять такой разгон, / Набраться сил, пробить заслон — / И голову сломать у цели!» /4; 80/.
В свою очередь, «брони заслон» отделяет представителей власти от других людей: «Живут, как в башнях из брони, / В воздушных тюлях и газах» («Баллада о манекенах» /4; 368/), «Не помог ни водою наполненный ров, / Ни засовы, ни толстые стены» («Баллада о времени» /5; 313/), «А по нашей земле / стон стоит — / Благо стены в Кремле — / толстые» («Аисты» /2; 351/), «Из-за кустов, как из-за стен, / Следят охотники за тем, / Чтоб счастье было кратко» («Баллада о двух погибших лебедях»).
А от красного света лирический герой, конечно, хотел бы избавиться («Погасить бы мне красный свет»), но своей непримиримостью к власти он вынуждает ее зажечь этот свет, то есть оградить его флажками. Но и здесь героя не остановить: «Побегу на красный свет, оштрафуют — не беда»65! («Дорога, дорога — счета нет шагам…»; ред. 1966 /1; 348/). Заметим, что тогда, в 1966 году, он постоянно говорил о запретах: «Может быть, наложили запрет? / Я на каждом шагу спотыкаюсь <…> В чем секрет, почему столько лет / Хода нет, <хода нет>?» («Напролет целый год — гололед…» /1; 244/). В это же время была написана песня «Вот главный вход…», где функцию запрета выполняли стальные прутья.
Вот такую историю имеет в творчестве Высоцкого образ стены[2300].
Но, возможно, самая важная перекличка на эту тему обнаруживается между ранней редакцией «Палача» (1975) и песней «Штормит весь вечер, и пока…» (1973): «“Переоденусь, при желаньи всё возможно”, - / Он сбросил черное, я взвыл и лег ничком. / Он быстро шею мне потрогал осторожно / И одобрительно почмокал языком. / И этот странный человек, весь в снежно-белом: / “Вы продолжайте заниматься вашим делом, / А я немного постою, понаблюдаю, / Я здесь на службе состою, я здесь пытаю”. <.. > Когда я об стену разбил лицо и члены…»(АР-16-188,190), «“Шприц — это мерзость”, - посочувствовал палач» (АР-16-192) = «Так многие сидят в веках / На берегах и наблюдают / Внимательно и зорко, как / Другие рядом на камнях / Хребты и головы ломают. / Они сочувствуют слегка / Погибшим, но издалека» («понаблюдаю» = «наблюдают»; «я об стену разбил лицо и члены» = «хребты и головы ломают»; «посочувствовал» = «сочувствуют»).
