Может возникнуть вопрос: почему этот дельфин — немолодой? Да потому что в концовке повести герой-рассказчик скажет о себе: «А кругом музыка, салют из 56 залпов, по количеству моих лет\» (АР-14-98).
«На улице слякоть, гололед <…> Упадешь — и тебя никто не подымет — сам упал, сам вставай» (С5Т-5-27), «Помощи не будет ни от людей, ни от больных, ни от… эй, кто-нибудь!» (С5Т-5-46).
Мотив отсутствия помощи, в том числе в контексте гололеда, постоянно разрабатывался Высоцким и основывался, прежде всего, на его личном опыте: «Не один, так другой упадет / На поверхность, а там — гололед… / И затопчут его сапогами» («Гололед»), «Неужели никто не придет, / Чтобы рядом лететь с белой птицей? / Неужели никто не решится? / Неужели никто не спасет?» («Романс миссис Ребус»), «Спасите, спасите! О ужас, о ужас, — / Я больше не вынырну, если нырну» («Песня мыши»), «Без меня продолжался великий поход, / На меня ж парусами махнули» («Баллада о брошенном корабле»), «Напрасно жду подмоги я — I Чужая эта колея» («Чужая колея»), «Я пожалел, что обречен шагать / По суше. Значит, мне не ждать подмоги — / Никто меня не бросится спасать / И не объявит “шлюпочной тревоги”» («Человек за бортом»).
В последней песне налицо метафорическое противопоставление воды и суши, так же как и в повести, где дельфины, живущие в воде, подвергаются истязанием со стороны людей (профессора и работников океанариума), живущих на суше. И такая же картина возникает во многих поэтических произведениях: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли — / Мне расставила суша капканы… <.„> Нет, я снова выйду в море…» («Мои капитаны», 1971), «Любая тварь по морю знай плывет, / Под винт попасть не каждый норовит, — / А здесь, на суше, встречный пешеход / Наступит, оттолкнет и убежит» («Возьмите меня в море», 1972), «Зачем иду на глубину? / Чем плохо было мне на суше? <…> Мы умудрились много знать, / Повсюду мест наделать лобных — / И предавать, и распинать, / И брать на крюк себе подобных.! <…> И я намеренно тону, / Ору: “Спасите наши души!” / А если я не дотяну, / Друзья мои, бегите с суши!» («Упрямо я стремлюсь ко дну…», 1977).
Кроме того, реплика героя-рассказчика повести «Помоши не будет ни от людей, ни от больных, ни от… эй, кто-нибудь}» почти буквально повторится в песне «Чужой дом» (1974): «Эм, живой кто-нибудь, выходи, помоги! / Никого…». Впервые же этот мотив встретился в капустнике «Божественная комедия», который Высоцкий сочинил осенью 1957 года, будучи студентом второго курса Школы-студии МХАТ. Здесь реалии произведения Данте переносятся на Школу-студию, и один из персонажей — студент — произносит такие слова: «Нет никого! Эй! Кто-нибудь, хоть грешный. / А темнота — ну просто ад кромешный»[2151] (эта же темнота царила в «Чужом доме»: «Почему во тьме, / Как барак чумной?»). Сравним также в черновиках «.Двух судеб» (1977) и в более ранней песне «Возвратился друг у меня…» (1968): «Ни души вокруг единой: / Только топи да трясины / непролазные…» /5; 458/, «…А кругом — с этим свыкнулся! — / Нет как нет ни души — / Хоть пиши, хоть вороши…» /2; 150/.
Тем временем советская власть, сделав население страны своего рода подопытными животными, получила тотальную власть над людьми и управляет всеми их действиями. В повести Высоцкого этому соответствует образ электродов, вмонтированных во всех дельфинов и китообразных, обитавших в океанариуме[2152] [2153] [2154]. Однако с течением времени последние совершили резкий скачок в развитии, далеко обогнав людей, и сумели не только избавиться от этих электродов, но и даже вмонтировали их самому профессору: «…профессор всё понял. “Они сделали с ним то же, что мы до этого делали с ними. Они вмонтировали в него… Какой ужас!”» /6; 30/. Данная ситуация уже описывалась в «Песне о хоккеистах» (1967): «И их оружьем / Теперь не хуже / Их бьют, к тому же — / На скоростях».
Когда профессор под охраной дельфина двинулся вперед по коридору, ведущему в океанариум, пришедший в себя труженик науки хотел было взять на себя инициативу и уже потянулся даже к кнопке. Сейчас одно нажатие — и сработают вмонтированные в мозг электроды раздражения и идущий сзади парламентер ощутит приятное покалывание и уснет, и все уснут, и можно будет <…> уйти в работу с головой и исследовать, исследовать, резать их, милых, и смотреть, как это они сами вдруг…
Мысли эти пронеслись мгновенно, но вдруг голос, именно голос, китообразного пропищал: “Напрасно стараетесь, профессор. Наша медицина шагнула далеко вперед, электроды изъяты, это ваше наследие теперь вспоминается только из-за многочисленных рубцов в голове и на теле. Идите и не оглядывайтесь!”».
Выделенное курсивом словосочетание встретится и в «Черных бушлатах», где лирический герой также будет говорить о тщетности усилий своих врагов: «Напрасно стараться, — я и с перерезанным горлом / Сегодня увижу восход до развязки своей!». А кроме того, он упоминает и свои «многочисленные рубцы в голове и на теле» — как следствие пыток: «Вот рубцы от тарана…» («Баллада о брошенном корабле»), «Пошел лизать я раны в лизолятор, / Не зализал — и вот они, рубцы» («Побег на рывок»).
Неудивительно, что представители власти в лице профессора-ихтиолога сравниваются с фашистами, как в военных песнях Высоцкого и в трилогии «История болезни» («Я видел это как-то раз — / Фильм в качестве трофея!»501): «Все дельфины-белобочки сбились в кучу и <…> громко крича, на чисто человечьем языке ругали его, профессора, страшными словами, обзывали мучителем людей, т. е. дельфинов, и кто-то даже вспомнил Освенцим и крикнул: “Это не должно повториться!”» /6; 29/502.
Причем если дельфины «ругали его, профессора, страшными словами», то и попугай в стихотворении «На острове необитаемом…» (также — 1968) «собрал всё население / И начал обучение / Ужаснейшим словам» (об автобиографичности этого стихотворения был подробный разговор в предыдущей главе — с. 539, 540).
Вообще же автобиографичность в образах дельфинов и китов на страницах повести проступает неоднократно, например: «Один обалдевший от счастья дельфин, прекрасный представитель вида, которому, видимо, только что вынул электрод собрат его по — да-да! — по разуму (теперь в этом можно не сомневаться[2155] [2156] [2157])… Этот дельфин делал громадные круги, подобно торпеде™, нырял, выпрыгивал вверх, и тогда можно было разобрать: “Долой общение, никаких контактов” и что-то еще» /6; 29/.
Желание оборвать всяческие отношения с властью неоднократно высказывают герои Высоцкого: «Мы гоним в шею потусторонних! / Долой пришельцев с других сторон!» («Марш антиподов»), «Долой / Ваши песни, ваши повести! / Долой / Ваш алтарь и аналой! / Долой / Угрызенья вашей совести! / Все ваши сказки богомерзкие — долой!» («Мистерия хиппи»), «И вот один отъявленный дельфин / Вскричал: “Долой общение!” — и сгинул» («Хоть нас в наш век ничем не удивить…»). Последнее стихотворение было написано примерно в одно время с повестью, а призыв «Долой общение!» встретится в повести еще раз, когда уже все дельфины на обращение к ним профессора «Друзья!» будут кричать: «Долой дружбу ходящих по суше!» /6; 31/.
Поэтому нетрудно догадаться, что в образе «отъявленного дельфина» автор вывел самого себя. Эпитет отъявленный в данном случае является «чужим словом», как, например, в «Марше космических негодяев». А в черновиках стихотворения читаем: «И вот один отъявленный дельфин, / С которым больше всех велось работы…» (АР-14-24). Отсюда следует, что власти пытались перевоспитать этого «.дельфина», но им это не удалось, так же как в «Притче о Правде» и в «Гербарии»: «Правда колола глаза, и намаялись с ней» /5; 490/, «И вечно с ним ЧП» /5; 72/.
